Я люблю смотреть. В этом всё дело. В женщинах меня прежде всего интересует сексуальность, я не оригинален и люблю высоких голубоглазых бляндинок - именно такая у меня жена. Она всегда радовала меня возможностью полюбоваться своими стройными ножками, своей твёрдой попкой. Она хороша собой, её пиздёнка всегда чисто выбрита, она искусна в сексе и очень развратна, за это я её и люблю. В свою очередь её вполне устраивает такой муж, которого только порадует классическая сцена типа... он приходит домой и застаёт жену в интересном положении на карачках между двумя, а то и тремя самцами. Мы понимаем друг друга и пользуемся этой жизнью, чтобы доставлять радость друг другу.
День рождения любимой -как поздравить? Конечно, не помешает новый комплект сексуального белья и духи, но этого мало. Я знаю, что её порадует по-настоящему. Для этого в моей записной книжке имеется специальная страничка.... И вот я уже набираю телефон Вадима - я помню тот классный вечер, когда я отдыхал на переднем сиденье его шикарного автомобиля, в то время как тот уже час сотрясался и раскачивался от стонов моей жёнушки, которая изо всех сил долбилась с этим Вадимом на заднем сидении. Мы познакомились с ним в баре два часа тому назад, и вот едва закрылись за нами двери машины, как она просто сорвала с себя трусики и присосалась к его яйцам. Теперь он имел её как суку, изо всех сил загоняя свой хуй в её сладкую попку, и вы бы видели её лицо! Она вся разрумянилась, причёска взбита, губы ярко-красные, распухшие от яростного сосания, глаза ничего не видят - как будто сто лет её никто не ебал! Ей понравился этот парень, и мы приглашали его ещё пару раз, чтобы она с ним трахнулась. Чтож, пожалуй и на дне рождения он лишним не будет.
Теперь нужно пригласить кого-то с работы. У моей жены слабость к охранникам, поэтому они все её перетрахали в служебном транспорте, в туалете, на складе - она редко отказывает. Но с особым восторгом она всегда рассказывает про какого-то Сергея, кажется она в него влюблена. По её рассказам у него член невероятной толщины, она даже боится давать ему в служебном туалете, потому что его хуй заставляет её кричать. Но возможность отсосать у него она никогда не упускает, и с восторгом рассказывает мне каждый раз о том, как она стояла перед ним на коленях в мужском туалете, и он нанизывал её ртом на свой хуй, кончал ей в горло, а потом заставил её тут-же отсосать и своему знакомому, который случайно зашёл к нему на работу и которого она первый раз в жизни видела... она с удовольствием подчинилась. Кстати, она так и не вспомнила, как его звали, этого знакомого. Пригласим и Сергея.
А вот с этими ребятами мы ехали этим летом с моря. Мы прекрасно отдохнули, моя загорелая жёнушка очаровала весь пляж своей круглой попкой, полной желания, и вот мы заняли свои две нижние полки в спальном, и уже приготовились принять по сто грамм на дорожку, когда в купе вошли два парня. Оказывается они тоже из Кишинёва, как и мы, тоже едут домой с отдыха. Чтож, вместе веселее.
Выпили за знакомство - одного звали Юрой, другого Славиком. Оба галантно поцеловали жене ручку, причём поцеловали со знанием дела - в ладошку, дотронувшись одновременно губами и языком. Я видел, что жене они сразу понравились, а тут она просто растаяла, но, пытаясь пока соблюдать приличия, принялась что-то искать в нашем багаже. На ней была обтягивающая маечка до пупка, и её любимая летняя юбочка - едва прикрывающая трусики, из чёрненького гипюра, полупрозрачная. Пытаясь найти что-то в сумках, она встала спиной к ребятам и низко наклонилась, при этом её почти полностью оголившаяся аппетитная задница оказалась прямо перед их глазами, очень близко. Неудивительно, что один из них не удержался, и ласково куснул её за попку. Эта шлюшка рассмеялась и игриво оттолкнула парня. Тут я понял, что она искала - свои любимые чулочки в сеточку. После посещения туалета чулки оказались на ней, а её взгляд приобрёл характерный блеск, говорящий о полной блядской готовности. Ехать предстояло около шести часов, время было позднее, поэтому мы решили поднять ещё пару тостов и лечь спать.
Жена предложила ребятам выпить с ней на брудершафт, они радостно переглянулись и согласились. Первым был Юра. Пили стоя, при этом его левая рука как-бы невзначай легла на её грудь, и крепко её сжала. Жена закрыла глаза и почему-то покраснела, и так же с закрытыми глазами поцеловала Юру в губы, долго и взасос, глубоко запустив язычок ему в рот. С трудом оторвавшись, она глубоко вздохнула и рассмеялась. Юра оглянулся на меня, я ему кивнул. Закусили. Включили кассетник. Следующим на брудершафт был Славик. Играла музыка, все уже были тёпленькие, поезд бежал домой. Жена поднялась, раскачивая бёдрами подошла к Славе, взяла его с улыбкой за руку и поставила в центре купе. С бокалами в руках, они встали максимально тесно, выпили, поставили стаканы; жена двумя руками взяла Славу за голову и стала взасос целовать. Славина нога оказалась межлу её широко расставленными ляжками, и моя жёнушка стала пританцовывать, а проще говоря - тереться клитором о его ногу.
Её юбчонка задралась до половины задницы, но ей было не до того. Слава вошёл во вкус, взял обеими руками мою жену за жопу и стал мять её, одновременно двигая вверх и вниз по своей ноге её пиздой. Это продолжалось минуты две или три, тут шлюшка громко застонала, прервав поцелуй, рассмеялась и поправила свою блядскую юбку. Чтобы разрядить обстановку, я начал рассказывать какие-то анекдоты. Ребята смеялись, но их взгляды не отрывались от моей жёнушки, которая строила им глазки, посасывая свой пальчик. Хорошо обсосав палец, она раздвинула ляжки и опустила руку под стол. Её глаза закрылись, приоткрытый ротик стал особенно нежным, затем губки сложились трубочкой... она открыла глаза - они были полны похоти, откровенного блядского желания быть изнасилованной. Рука открыто двигалась, лаская под юбкой клитор. Она содрогнулась всем телом, и издала несколько глубоких стонов. С явным усилием она остановилась, сказала что ей нужно в туалет и вышла. Через пару минут Слава молча вышел и запер за собой двери. Мы с Юрой сидели и весело вспоминали отдых на море. Прошло минут десять, жена не возвращалась. Слава вернулся и молча полез к себе на верхнюю полку. Вслед за этим неотложные дела нашлись у Юры. Я остался за столом один, жена всё не возвращалась, и я пошёл взглянуть, что её задерживает. Я понял в чём дело ещё раньше чем дошёл до дверей тамбура, когда услышал сдержанные мужские стоны и мычание своей жёнушки, так хорошо мне знакомое изъявление кайфа с хуем во рту.
Я не хотел упускать зрелище, и осторожно приблизился к неплотно закрытым дверям. Так и есть - в тамбуре стоял Юра со спущенными штанами, перед ним сидела на корточах моя жена-блядь, обеими руками она интенсивно ласкала свой клитор. Юра крепко держал её за волосы и нанизывал её ртом на свой член, довольно приличных размеров, следя при этом чтобы он вошёл целиком. Член помещался плохо, жёнушка давилась и хрипела, но она старалась от этого ещё лучше, и вот она наловчилась наконец заглатывать его так, что её нос каждый раз зарывался в волосах его лобка, а яйца оказывались почти у неё во рту.
Глазами она при этом старалась следить за его реакцией, а Юра между тем сбился уже со стонов на рычание, закатил глаза и стал насаживать женину голову на хуй с удвоенной силой. Здесь я почувствовал гордость - всё-таки моя жена действительно классная шлюха, не каждый мужчина может этим похвастаться. Ещё несколько таких удачных движений - и Юра тяжело задышал и изо всех сил засадил жене в рот свой кол, так что прижал ей нос своим животом. Жена при этом судорожно сжала колени и затряслась всем телом, стонать она не могла, и поэтому только громко мычала, как тёлка под быком. Юра сделал ещё несколько движений своим членом у неё в горле, а потом осторожно его вынул. Жена бережно взяла его в руки и аккуратно облизала остатки спермы. Я не хотел, чтобы меня застукали, и отправился обратно а купе. Скоро вернулась моя блядь, она с улыбкой поцеловала меня и начала расстилать постель. Когда она нагибалась, то её юбчонка открывала всё до середины попки, и трусиков на ней уже не было. Я сделал вид, что не заметил этого. Когда она наклонялась особенно низко, можно было заметить, что её пизда уже кем-то хорошо разработана - она была пышной и мокрой.
А нагибалась она низко, особенно когда была жопой к Славику, и ему от этого что-то стало мешать сидеть - он стал ёрзать и поправлять свой хуй в штанах. Жена это заметила и захихикала. Зашёл разговор об идеальной женщине, и Славик заявил...
- Идеальная женщина - это бесплатная проститутка!
- Так это же я!- обрадовалась моя жена. Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться. Уж кому как не мне знать свою жену
Тут член Славика чуть не разорвал ему ширинку, хорошо что как-раз вошёл Юра. Мы ещё немного посидели за столом и собрались ложиться. Я улёгся на свою полку, ребята полезли к себе наверх. Жена кокетливо заявила, что все должны закрыть глаза, поскольку она привыкла спать голой и должна раздеться. Все дружно рассмеялись, но сделали вид что слушаются. Моя шлюха, не выключая света, стала медленно и красиво раздеваться. Было видно, что Юра просунул руку в трусы и начал дрочить, глядя на мою суку. Мне было приятно, что она так возбуждает чужих мужчин. Почему-то она не стала снимать свои чёрные ажурные чулочки, вместо этого она стала расчёсывать свои прекрасные светлые волосы. Делала она это долго, и ребята имели возможность полюбоваться всласть её безупречным загорелым телом. Полки под ними ходили ходуном. Наконец она закончила, низко нагнулась и крепко меня поцеловала, потом выключила свет и легла на свою полку. Тут оказалось, что в купе очень жарко, и необходимо открыть двери.
Никто не возражал, и жена открыла двери нараспашку. Затем она улеглась, но укрыла простынёй только грудь и спину. Таким образом, каждый прохожий мог беспепятственно любоваться её точёными ножками в чулочках и загорелой задницей. Я тихо онанировал, предвкушая прекрасное зрелище. Ребята лежали тихо, выжидая время чтобы я уснул. Я не стал их томить и начал похрапывать. Жена в это время расположилась так, что бритая пиздёнка стала прекрасно видна между широко раздвинутыми ляжками. Лёжа на животе, она отставила жопу кверху, и я заметил, что она незаметно массирует пальцем свой клитор. Потом она продвинула руку немного дальше и стала потихоньку расширять пальчиком дырочку в попке, потом облизала два пальца и , засунув их себе в попу до половины, начала ими двигать там, делая это медленно и с удовольствием. Сверху послышался тихий разговор и смешки. Видимо, они решали, кто из них пойдёт первым. Лично мне хотелось, чтобы это был Славик, потому что с Юрой я её уже видел. Но тут вопрос решился сам собой - в купе осторожно заглянул проводник, парень лет 25-ти, жена успела пококетничать с ним при посадке, приглашала в гости, вот он и пришёл, а тут такой сюрприз - классная задница прямо навстречу! Ребята наверху прикинулись спящими, проводник осмотрелся и понял что пришёл вовремя. Тут он заметил пальчики, которыми моя девочка продолжала двигать у себя в попке, уже порядком разогревшись, и он понял что ему делать.
Стараясь быть тише, он осторожно опустил жену коленками на пол, расставил ей ножки и лизнул попку, вернее дырочку в ней, полизал чтобы увлажнить получше, и, торопливо спустив штаны, приставил к заднице моей жены свой хуй. Она тихо охнула и подалась задом ему навстречу, и хуй скользнул внутрь как по маслу. Жена застонала, и проводник одной рукой зажал ей рот.
- Молчи, сучка! -тихо пробормотал он ей на ухо.
Она затткнулась, только энергичнее начала ездить взад-вперёд на его члене жопой. Я слышал тихое чваканье, поскольку всё происходило очень близко от моего лица. Иногда она не удерживалась, и из зажатого рукой рта вырывался глубокий стон, в ответ проводник крепко сжимал её задницу и засаживал ей по самые помидоры в раздолбанное очко, и ругал её шёпотом проституткой, шалавой, соской и подстилкой. Жена согласно играла жопой, стараясь сделать ему приятное.эта ебля прдолжалась минут десять, пока прводник не выдержал и с глухим рычанием не кончил ей в попку. Она соскользнула с хуя, повернулась и осторожно взяла его в рот, пососала, слизала остатки спермы, ещё пососала, и спрашивает...
- Ты часто бываешь в Кишинёве, милый?
- Нет, не очень, а что?
- Жаль, а то я бы встречала твой поезд каждый раз. Думаю, ты нашёл-бы полчасика для своей кишинёвской подружки, чтобы трахнуть её в подсобке? Лично я не упустила-бы случая с тобой перепихнуться.
- Да я сразу понял, что ты поблядушка, ещё на перроне.
- Правильно понял. Ну вот, я запишу тебе свой телефончик и иди, а то ещё проснётся кто-нибудь.
Она записала ему телефон на какой-то салфетке, крепко поцеловала и вытолкала за двери, закрыла их и остановилась, глядя на меня, пытаясь понять , сплю я или притворяюсь.
- Я всё видел.
- Ну и как я тебе?
- Классная шлюха, молодец. Я тобой горжусь.
- Это только начало, ты не против?
- Я? Я только за, ты же знаешь.
Она смазала попку кремом и улеглась в постель. До Кишинёва было ещё два часа, нужно ли рассказывать, как провело их наше купе? Первым спустился Славик, он сел жене на лицо и для начала предложил ей вылизать ему задницу, что она с удовольствием и долго делала, пока он дрочил свой весьма солидный кол. Потом он стал над её лицом на четвереньки, дал свой конец жене в губы и начал просто трахать её в горло. Здесь он угадал, потому что она просто обожает, чтобы её ебали в рот, её это очень возбуждает, она всегда дрочит свой клитор, когда ей так дают сосать. Сейчас она делала это, высоко подняв раздвинутые ноги, громко постанывая и чавкая, стараясь заглотить хуй вместе с яйцами, подмахивая головой навстречу Славиному орудию. В таком положении она кончила два раза, оба раза невероятно сильно, полностью проглатывая член, засаженный ей в глотку. Но кажется её это только завело. Тогда Слава поставил её раком и начал иметь изо всех сил, и жена ему не уступала, она опустилась лицом на кровать и прогнулась как могла глубоко. Её пизда чмокала, по заднице прыгали волны жира, Слава просто забивал в неё свой инструмент, но её было мало.
- В другую дырку...-тихо простонала она.
- Ну ты и шлюха!
- Да, я шлюха, давай, трахни меня в задницу-у-у!...
Тут жена просто взвилась, потому что член сразу вошёл в её попку по самые яйца, она начала просто задыхаться от кайфа и судорожно биться на хую, как бабочка на иголке.
- Получай, ты этого хотела?
- Да-а-а-а, й-я э-то-го хо-тела-а-а....-пела моя жена, широко раздвигая свои ягодицы обеими руками, чтобы её трахнули как можно глубже.
Тут Славик начал глубоко сопеть, и через несколько секунд он вынул свой дымящийся хуй из её задницы, судорожно его поддрачивая. Жена мговенно развернулась и подставиля свой широко открытый рот под струю своего любимого напитка. Сперма залила её язык и потекла по подбордку, она торопливо её проглотила и бросилась подлизывать остатки с члена и высасывать из канала, лизать яйца. Всё это она делала, стоя перед Славой на четвереньках, высоко подняв попу. Наконец он удовлетворился и поднялся на свою полку. На его место спустился Юра. Жена встретила его не меняя позы, лишь ласково улыбнулась. Юра подумал и дал ей для начала в рот. Она усердно принялась полировать его хуй своими пухлыми губками. Её лицо, забрызганное спермой, выглядело очень сексуально.
Я не выдержал, поднялся с кровати и ткнул свой хуй жене в лицо. Никто не удивился, только жена поняла, что ей добавилось работы. Она взяла одной рукой член Юры, другой рукой - мой, пососала их по-очереди, потом прижала друг к другу и стала сосать одновременно - она очень любит так делать. Но это не так уж приятно, как эффектно смотрится, поэтому скоро Юра решил, что ему тоже нужно наконец попробовать её попку, которую уже два раза оттрахали у него на глазах. Поэтому он зашёл сзади, поставил мою жену поудобнее, пару раз крепко шлёпнул её по жопе, отчего она прогнулась и энергичнее засосала мой член, и потихоньку стал задвигать хуй ей в очко. Его инструмент был самым толстым из тех, что она видела этой ночью, и теперь ей пришлось раздвигать попку во всю ширь. Жена даже стала подвывать и вращать задницей, помогая Юре овладеть ею как следует.
- Она у тебя настоящая блядь! - восхитился Юра, - Мне бы такую шлюху в жёны!
Воодушевлённая этими, словами, моя сучка просто заплясала, надевая свою попку на его член и повизгивая от удовольствия. Я трахал её в ротик, потом мы её развернули наоборот и продолжили, так мы долбили её довольно долго, при этом она несколько раз кончила, потому что постоянно массировала себе клитор. Времени оставалось не так много, и, чтобы сделать эту ночь действительно незабываемой, я предложил напоследок бутерброд. Жена уже мало что понимала, поэтому с ней мы советоваться не стали, а просто усадили на хуй лежащему Юре пиздой, чему она немало удивилась, а я начал пристраиваться сзади. Было не очень удобно, но мы заставили эту шалаву выгнуться так, что мой член достаточно глубоко вошёл в её попку, при этом моя жёнушка со стонов перешла на слабые вскрики.
- А вот шуметь не нужно. - сказал Славик, слез с верхней полки и сунул ей в рот.
Жена старательно работала задницей, насаживая её на два хуя одновременно, при этом активно полируя ртом третий, в общем - вела себя в высшей степени достойно.
Вот так можно отдохнуть в Кишинёве, так что имейте это в виду.
Продолжение следует.
Теперь Бархат ничего не понимал. Теперь он не знал, что делать. Ежик в тумане, слепой музыкант во мраке ночи, он не знал и не понимал, стоит ли шевелить рукой, двигаться вправо или влево, а если и двигаться, то с какой целью.
Еще вчера все было предельно ясно и просто. Всё выстраивалось в простейшую логическую цепочку событий и явлений; цепочка имела самое незначительное количество ответвлений и узлов. Утром светило солнце - на лоб водружались зловеще черные очки - легко догонялся строптивый трамвай - лекции тянулись долго и приторно, как конфета-тянучка - толчея до отвращения вкусно пахнувшей столовки обволакивала пчелиным гудом голодного студенчества - в тихой сиреневой аллее плавно взмахивали страницы толстой книги - кривились в неестественной суперменской ухмылке губы приятеля - с трудом, несмотря на жару, глоталось скверное водянистое пиво в грязной, но на редкость гостеприимной пивнушке на задворках вселенной - несколько пластинок в цветастых конвертах, устало прислонившихся к проигрывателю, вызывали непонятное уныние от невозможности решительного выбора музыки (она вся была одинаково хороша) - сероватого оттенка вечерняя прохлада боязливо вползала на балкон - и, наконец, о долгожданный миг на подступах к полуночи! умопомрачительных размеров морской бинокль приятной весомостью наполнял ладони.
Бархат ждал этой минуты. Ждал ежедневно и ежечасно. Опутанная дремотной вязкостью священная минута принимала осязаемые, хотя и невразумительные, формы, и засыпая, в мыслях он прижимал ее к себе и вместе с ней тонул в тягучей истоме сна. Всю ночь ему снилась эта минута, она плавала над ним в сиропе ночи, щекотала легким пухом крыльев. Просыпался он от радостного предощущения неизбежной и радостной встречи с ней, с этой минутой, приход которой представлял собой такой же неукоснительный закон, как смена дня и ночи.
Поэтому глаза Бархата распахивались сами, без всякого усилия с его стороны, и тяжесть предстоящих дневных забот не имела никакой власти над уверенным восторгом неизбежного счастья. Поэтому Бархата не пугали ни комсомольское собрание или поход к стоматологу или что-то иное из разряда неприятной необходимости. Поэтому ни предстоящий экзамен, ни очередное объяснение в деканате из-за пропущенного семинара не накладывали тени на его лицо, всегда светящееся ровным кротким светом. Поэтому ни дождь, ни снег, ни даже торнадо за окном не могли разрушить его всегда приподнятого, как у спартанца или деревенского дурочка, настроения. Впрочем, у дурочка могут отобрать какую-нибудь убогую, но милую его сердцу игрушку, спартанца огорчить малодушие соратника. Подложить Бархату заметную и ощутимую для него свинью судьба затруднялась. Невзрачной незаметной для окружающих минутой, песчинкой сокрушительного потока времени, он был защищен, как скафандром, от всех невзгод.
Если бы его попросили сказать, чем ему видится его душа, он не задумываясь назвал бы своей душой восхитительно искрящуюся субстанцию, которая постоянно грела изнутри его солнечное сплетение. Ту самую субстанцию, которой оборачивалась вожделенное мгновение, его мгновение, в дремотном преддверии своего начала, после которого в мире уже не существовало ничего, кроме могучего оптического туннеля, соединявшего его воспаленные глаза и тех двоих, слившихся в совершенном балете любви.
- Ну что, Байрон Верленович, (пауза, попытка заглянуть в глаза) - сегодня опять?
Ему нужно отвечать. Но, Господи, как не хочется! Как надоело...
- Что опять?
- Опять будешь смотреть? (нужно быть коброй, чтобы совершить такой кульбит шейными позвонками).
- Имеющий глаза да унюхает.
Что тут скажешь?! Приходиться отшучиваться. По-идиотски. По-другому не получится. На идиотский вопрос - идиотский ответ.
(Струйка дыма красиво тает на фоне небесной лазури).
- Значит будешь...(вздох тяжелый, как сама судьба).
Ариана - девушка тяжелых мыслей, подстать своему телосложению. Она внушительна, убедительна, монументальна. Особенно бедра. Они убеждают раз и навсегда - да! человек - царь природы! С такими мощными бедрами, растолкав (или просто придушив) всех остальных божьих тварей, человек не может не стоять на вершине... И при этом Ариана троюродная сестра Бархата, что само по себе мало что значит. Если бы не одно обстоятельство: Ариана без памяти влюблена в Бархата. Такая незадача.
Но даже факт ее влюбленности не был бы страшен, если бы она не испытывала жестокой внутренней необходимости постоянно наблюдать за объектом своей страсти. Наблюдать так, чтобы он постоянно чувствовал ее заботливый взгляд, а еще лучше и горячее взволнованное дыхание где-нибудь в районе затылка. Она могла часами сидеть напротив, за спиной Бархата, созерцать его прическу, лабиринт уха, складки на брюках, не произнося ни слова. Когда вас пристально разглядывают час за часом - это мучительно, но когда посреди четвертого часа наблюдений, вдруг из ничего и - самое главное - посреди тишины рождается глупый-преглупый вопрос - от этого взбеситься любой. Но Бархату нельзя позволить себе подобное удовольствие.
Весенние дни они проводили в аллее, неподалеку от храма науки. Бархат листал толстенный учебник по сопромату, старательно запоминая гигантские формулы. Ариана сидела рядом, тихонечко, почти не затягиваясь, покуривая болгарские сигареты.. Иногда она не выдерживала.
- Лучше бы ты завел себе нормальную девушку, ходил бы с ней в кино, готовился бы к экзаменам, дарил цветы или мороженное покупал.
- С тобой готовиться к экзаменам - самое милое дело, никто с тобой не сравнится в превращении учебного процесса в каранавал. - Непрочитанная страница переворачивается, потому что ничего другого с ней просто не сделать. - А мороженное...
Другой на его месте давно бы использовал толстенный кирпич учебника по наиболее верному назначению, обрушив его на голову Арианы. Голова ее выглядела так крепко, том "Сопромата" при всем желании вряд ли нанес бы ей сколько-нибудь ощутимые увечья , а воспитательная цель была бы достигнута.
- Держи-ка 15 копеек, мороженное продают за углом, ты знаешь.
Худшего оскорбления для Арианы не выдумал бы алкоголик дядя Леша, живущий с ней в одном подъезде и имевший отвратительную привычку в состоянии легкого подпития приставать к Ариане с неуклюжими комплементами, от которых она на пару недель впадала в чёрную меланхолию. Предложить ей в наглой, неуважительной форме мороженное! Как и все сладкое, мороженное в ее понятии относилось к категории ядов. Никотин же, напротив, представлялся не только не вредным, но и полезным для похудания веществом. Весьма и весьма.
- Вы свинья, Александр, - в подобных случаях оскорбленная Ариана всегда переходила на "вы", даже в общении с родственниками.
- Ну почему же? - Сдержанно-приветливая улыбка, делавшая Бархата похожим, как ему казалось, на американского президента, мягко заскользила по его лицу. - Мадам, даю ноготь на отсечение - вы ошибаетесь. Пари готов держать, что сказанное вами совершенно лишено всяких оснований. И более того, вы опасно заблуждаетесь. И заблуждение ваше особенно опасно от того, что носит характер наивный и искренний, Мадам...
Все. Сопромат остался не у дел. Уделом его теперь - служить подобием Евангелие, на котором в порывистом молитвенном жесте сжались пальцы Бархата.
- Мадам, уже падают листья...
Сигарета десантирует на газон - значит, поблизости появился чужак, который может быть смущен видом молодой благовоспитанной, но курящей девушки. Повернув голову, Бархат и в самом деле видит помятого мужичка, примостившегося неподалеку на скамейке. Но мужичок совершенно отрешён, и пристрастие Арианы к никотину его волнует также, как и объёмы выплавки стали в стране. Кажется, дело не только в нём. Цеппелин Арианы облаком повисает над скамьёй.
- Грязный вуайер!
Уходит. Шикарные бедра даже не шелохнутся, отвердев в приступе праведного негодования. Бархат брошен в омут недоумения по поводу словарного запаса и эрудиции девушки, проявлявшей и то, и другое с частотой солнечного затмения. Чуть поодаль, на другой скамье сидит щуплый человечек в задрипанном плаще из болоньевой ткани. У человечка огромные мохнатые брови, словно украденные с физиономии генсека. Зачем они украдены, не знает никто, в том числе и сам человечек. Найти на них управу он не в состоянии. Вот они сами по себе и прыгают по его лицу в угаре шаловливости, иногда застывая в замысловатых геометрических фигурах и начиная сначала свою уморительную круговерть. Рожи, которые строит человечек до того невероятны и омерзительны, что любой другой с содроганием бы отвел глаза. Но не Бархат. Он едва сдерживает смех.
Тепло и тихо на всей Земле. Даже в загаженной вонючей пивнушке, которой тихий и теплый свет июньского вечера дарит уют и спокойствие. Среди дюнообразных скоплений окурков, рыбных останков и прочих объедков расположились отблескивающие янтарем кружки Бархата и его приятеля. Посетителей на редкость мало, а те, что притаились в углах, на редкость скромны и незаметны. Бархат с приятелем стоят почти в самом центре зала за высоким столиком, и в их сгорбленные фигуры надежно уперт предзакатный солнечный столб. Когда Бархат смотрит на приятеля, ему приходится щуриться - и все равно, ему виден лишь колышущийся силуэт, плавящийся в яркой ауре. Надо бы отодвинуться, сменить позу или удалиться в тень, но Бархату лень двигаться, а приятелю все равно: он стоит спиной к светилу, пристально созерцает дно своей кружки сквозь толщу пива и монотонно гундосит, не обращаясь, кажется, ни к кому.
- Мне смешны твои представления о женщине. Если ты хочешь, чтобы у тебя что-нибудь когда-нибудь даже в самой малой степени получилось хотя бы с одной из них, тебе следует в корне поменять свои взгляды на женскую природу. Вот ответь мне на простой вопрос, абстрактный, заметь, вопрос: в круг твоих знакомых пробралась женская особь из совершенно иной социальной группы, например, маляр или, если тебе больше нравится, приемщица стеклотары…
Не обращая внимания на саркастическое хмыканье собеседника, приятель продолжает:
- Да… Сможешь ли ты иметь с ней такие же отношения, как, скажем, с учащейся музыкального училища или студенткой архитектурного института? Что - молчишь?
- Какая разница…
- Большая!
- Дай договорить. Какая разница кто она, а кто я. Главное то, что между нами.
Приятель на секунду цепенеет, сражённый чёткостью формулировки, но тут же приходит в себя.
- Хорошо. Поставим вопрос по-другому: считаешь ли ты, что женщину можно поставить на одну доску с мужчиной? Молчишь? И правильно делаешь. Потому что ты - никогда - не - задавал - себе - подобных вопросов. Ты всегда восхищался женщиной, но никогда не задумывался над тем что она и кто она.
Стараясь не ослепнуть окончательно, Бархат поднимает голову и неуклюже защищается:
- И что же: можно ставить ее на одну доску?
- Можно... Конечно... Если ты хочешь попасть в такое дерьмо, из которого тебе уже никогда не выбраться... Передай-ка мне бутербродик... Да. На другую какую-нибудь доску женщину ставить, может быть, и можно, и даже нужно. Но эта доска должна лежать не то чтобы рядом с твоей, а скорее поперек. Понимаешь?
Шел второй час их содержательной беседы.
Духота была подобна подростку - нагловатая, но тщедушная, недоразвитая. Ее развитию основательно мешал бармен Кеша, угрюмый тип, внушающий уважение мощностью носа, скул, и торса. Создавая чувствительные воздушные завихрения, в его боксерских руках точно ласточки порхали кружки. Шапки пены сидели на них, как влитые. Суровое достоинство, с которым Кеша выполнял свою работу, вызывало у большинства клиентов тихую дрожь в коленях. Заговаривали с ним редко; честно обменяв свои 25 копеек на смирившуюся и переставшую порхать кружку, почти каждый удалялся в торжественном молчании. Высказать вслух сомнения в первозданности напитка мог только человек начисто лишенный всяких моральных принципов и инстинкта самосохранения.
Бархат слушал приятеля вполуха, и его откровения были чем-то вроде солоноватой закуски к пиву. Сам Бархат пиво никогда не закусывал, да и пил его в небольших количествах, мелкими осторожными глотками, холодное или теплое - все равно, чем вызывал негодование товарищей, считавших, что Бархат просто путает пиво с коньяком.
- Вот за спиной у тебя ярчайший пример обаятельного, совершенно самодостаточного полового гангстеризма, - приятель легко кивал в сторону ничего не подозревающего Кеши. - Счастье его состоит в том, что у него нет никаких таких особых заморочек по отношению к женщинам...
- Каких таких никаких заморочек?
- Ну, если тебе так угодно - комплексов, что ли? Хотя это не совсем уместное слово в данном случае. Дело даже не в том, что человек взвешивает или не взвешивает свои поступки по отношению к женщинам. Отношения с ними его не то чтобы не волнуют, они как бы сами собой разумеющиеся, а, следовательно, не стоят затрат серого вещества. Он не задумывается о смысле секса. Не задумывается, заметь, также как и ты, но по-другому. Его бессмысленность иного рода.
В июньской пивной собственный голос казался Бархату неуместным, как шелест сентябрьского ветра.
- Да, говорю я, проблема сексуальности не является для Кеши предметом для размышлений, также как она не является проблемой для кроликов, сусликов и прочей живности... Ха, ха, говорю я в то же время. Зачем Кеше задумываться и тратить и без того резко ограниченный запас все того же серого вещества, если у него изначально верные установки, от природы верные?!
- И в чем же они заключаются?
- Да ни в чем! Курица - не птица, баба - не человек, - вот его единственный принцип в отношении с женщинами. Поэтому у него все просто. Они сами летят к нему, как мухи на..., ну или как бабочки к огню. Их не слишком замысловатую дамскую природу неумолимо влечёт его животный магнетизм Ему остается только взять любую понравившуюся ему самку, тащить в свою берлогу, где делать с ней все, что душе угодно. Хоть в бараний рог скручивать, хоть черепаху делать, хоть бобра... К вящему взаимному удовольствию, - приятель наслаждался своей речью не меньше, чем пивом. - И заметь, что при этом он не нуждается ни в каких дополнительных средствах. Тем более в биноклях.
Бархат опустил полупустую кружку на жирную пластиковую поверхность столика невыносимо медленно, но все равно - резкий звук удара превосходила все ожидания. Приятель, наверное, впервые за вечер поднял глаза и недоуменно покосился на Бархата.
- Разве это бархатное, - сказал Бархат, глядя в кружку, словно надеялся найти в хлебаемой жидкости что-то приятно родное, созвучное его прозвищу, а нашел только дохлого таракана, - это в лучшем случае "жигулевское", да еще и порядком разбавленное.
В переводе сказанная им фраза означала: "Убью эту Ариану. И когда она успела разболтать?".
У выхода его рикошетом достала внезапная и зловещая Кешина ухмылка, адресованная двум извивающимся девицам за широким окном пивного заведения. Девицы зазывно щекотали пальчиками воздух. В их кошачьих глазах стекленела похоть.
Вечер был пуст, как бутылка, стоящая у балконной двери. В углу дивана сидел Бархат в излюбленной позе "пассажира, отставшего от Титаника и теперь прислушивающегося к тихому ропоту океана". По стенам ползли густые пятна тополиных теней, натыкаясь друг на друга, подрагивая, кувыркаясь, подпрыгивая, сползали вниз, на пол, где продолжали дурашливую игру, забавляющую ленивый взор единственного зрителя, способного оценить незатейливое светопреставление.
Квартира была пуста. Ее ничуть не наполняло присутствие оцепенения, которое источал Бархат. Оцепенение не имело ни формы, ни веса, ни запаха, ни вкуса, ни цвета. За окном переговаривались люди и автомобили, крутилась пыль, изредка сновали бывшие и настоящие домашние животные, вдоль осторожного потока ветра с достоинством плыли иссушенные деревья, - все находилось в движении и производило впечатление жизни, но поскольку - бессмысленный трепет пыли и белковых тел не стоил внимания Бархата - ни звуки, ни образы улицы ничуть его не волновали, и значит, не имел никакого отношения к жизни.
Пустую квартиру не мог наполнить и сам Бархат, обладавший достаточно четкими формами упитанного тела, внушительным ростом и не менее внушительными размерами головы, рук, ног и всех остальных частей тела. Но физические показатели Бархата не имели значения, поскольку все органы бездействовали почти совершенно. Было в этом что-то сродни мудрому искусству индийских аскетов, несмотря на то, что о хатха-йоге Бархат имел смутное представление: способность к отрешенности входила в набор его природных свойств. Правда, раньше, до того, как в руки Бархату попалось бинокулярное чудище, оно, это свойство не играло роль первой скрипки, да и самим хозяином вряд ли ценилось по достоинству. Зато теперь...
С недавних пор Бархат редко слушал музыку в одиночку. Редко перелистывал страницы книг, впитавших соки чужой фантазии, при дневном свете; при искусственном, если его пальцы и касались каких-либо страниц, то только тех, которые радовали глаз стройностью поэтических столбцов.
Слишком большее нечто заполняло самого Бархата, всю его внутреннюю, невидимую миру полость; слишком большое и слишком значительное, чтобы оказаться - пусть даже на самое короткое время - менее увлекательным, чем пустопорожняя суета за окном или проявления чужого гения. Нечто подступало к горлу, состояло из переживаний, волнений и страхов, тщательно замешанных на ожидании грядущего вечернего спектакля - он мог преспокойно сорваться и для этого нашлась бы тысяча причин. Нечто плескалось внутри Бархата, как в неуклюжем, но тончайшем сосуде.
Будь у Арианы чуть больше воображения, она увидела бы в углу дивана не постылого и любимого Бархата, а именно сосуд в голубых прожилках и блестках бродившего в нем ожидания. Но она видела только Бархата, любимого и постылого.
- Ты окончательно рехнулся - двери не запираешь.
Она стояла на пороге комнаты, румяная, немного взлохмаченная уличным ветром-хулиганом. Зарядившаяся солнечным электричеством, копна рыжих волос искрилась, создавая некое подобие ореола. В этот миг ее, с некоторой натяжкой, можно было бы назвать красавицей: темный проем двери скрывал ее безобразные бедра.
- Пришел я только что и выйти собирался снова, - лениво парадируя Потрясающего Копьем, соврал Бархат. - За хлебом.
- Точно, рехнулся. После шести хлеба нет ни в одном магазине. разве что сухари.
Ариана скинула босоножки - почти грациозно, вернулась к входной двери, тщательно ее заперла. Заговорила почти как аристократка:
- Пари готова держать, что кусочек сервелата внес бы разнообразие в твое однообразное существование.
В подтверждение своих слов она вынула из сумки пару свертков.
- Колбаса колбасой, а выпить у меня нечего, - посчитал нужным предупредить Бархат, в то время как Ариана по-хозяйски накрывала стол. Позу он даже не пытался поменять.
- У тебя родители когда возвращаются из отпуска? - как бы невзначай поинтересовалась Ариана, пропустив мимо ушей его слова.
- Недели через три, не раньше. Точно не знаю.
Ненужные вопросы, гурманские приготовления и излишнее волнение, - все говорило о том, что Ариана намерена приступить к решительным действиям. Бархату следовало бы предпринять что-то, по крайней мере что-то предостерегающее сказать безумной девушке, но, с одной стороны, ему просто было смешно (как всегда), а с другой - просто лень.
Из волшебных глубин сумки Арианы появилась на свет бутылка "Каберне", высоко ценимого претендующим на эпикурейство студенчеством.
- Что празднуем-то, милостивая государыня-рыбка?
- Ничего. Просто настроение у меня хорошее. К тебе вот в гости пришла.
- В последнее время я не испытываю чувства голода. Даже не знаю почему.
- Я знаю.
- И почему же?
Ариана молчит, скромно, по-монашески потупившись.
- Лучше открой бутылку, не мне же с ней возиться. Я все-таки - дама.
В какой-то степени она права, и Бархату ничего другого не остается, как приступить к поискам вечно теряющегося штопора. Поиски сумбурны и забавны - отчего-то переворачиваются стулья, слетают со стола тарелки, к счастью не разбившись. Но Ариана, кажется, ничего не замечает.
Наконец вино разлито в бокалы, которые в свою очередь вознесены к потолку.
- Я пью за тебя, - Ариана торжественна как на пионерском посту у вечного огня, - точнее, за все лучшее, что в тебе есть и что ты до сих пор не сумел уничтожить.
- То есть за мои здоровые легкие некурящего?
Но Ариана уже выпила.
Некоторое время проходит в полной тишине. Ариана старательно поедает колбасу. Бархат следит за работой ее челюстей.
- А я хочу выпить за агентство скандальных новостей, которое всеми своими достижениями полностью обязано тебе, милое мое, солнышко мегаполисное.
Ариана даже поперхнуться не смогла достоверно. Она выпила коктейль из оскорбления, сухого вина и пренебрежения, даже не помышляя попросить объяснений. Ей остается одно, перевести разговор в иное русло - ведь не отношения же она пришла выяснять.
- Поставь музыку. Помнишь такую веселенькую, у тебя прошлый раз играла, когда мы с тобой загорали.
Ах, да! Как же он мог забыть такое событие полное деликатной интимности и щекочущей нервы легкой непристойности.
В прошлый понедельник, как раз перед самым экзаменом по сопромату, Ариана явилась предложить поездку на пляж. На пляж? Какой, к чертям собачим, пляж?! Бархат даже опешил - у меня завтра либо Армагедон, либо Холокаст - третьего не дано, если я не сдаю экзамен, "стипу" мне не видать как своих ушей. Сам он стоял перед ней в одних плавках - родственники все-таки, чего стесняться, да и кого - Ариану?! - не смешите. Сам он во время сессии на пляж ездить ленился - далеко, душно, да и прочитать удается от силы одну-две лекции, которые тут же выветриваются из головы под шум волн и плеск пива. С утра до глубокого полудня солнце било прямой наводкой по окнам квартиры; убивая двух зайце, он обычно валялся на балконной кушетке, загорая и зубря сопротивляющийся материал, лишь иногда выбегая к холодильнику, где заранее устанавливался бидон с квасом, или в душ.
Так что же мне одной на пляж ехать? Если хочешь загорать, могу предложить только свою кушетку. И то только в том случае, если не будешь мешать. Не буду, не буду, можешь не сомневаться. Ее голос звенит убедительной медью, в которой слышится не только готовность молчать, но и - если потребуется - готовность к самобичеванию. У Бархата мягкое сердце. Проходи, раздевайся, загорай. Ему даже в голову не приходит, что за буря разыгрывается сейчас в терзаемой сомнениями и страстями душе бедняжки Арианы. Она остается с ним наедине, что само по себе ничего не значит, но нужно (можно?) раздеваться почти совсем под предлогом приема солнечных ванн - и чем все это может кончиться? Пусть они и родственники - но ведь седьмая вода, а он все-таки какой-никакой мужчина, еще неизвестно не захочется ли ему пышного тела Арианы (оно хоть и неказистое, но кто знает, какие идеи могут возникнуть в расплавленных солнцем и сопроматом мужских мозгах). Опасность. Но сколько же в ней приятного в этой опасности. Если полезет - дам ему пощечину. А не полезет... будет дураком. Остается только уповать на то, чтобы расплавленность его мозгов осталась в пределах санитарных норм.
Бархат уже давно сидит на балконе, уткнувшись в конспекты, не забыв предварительно включить магнитофон с новомодными песенками в стиле диско, воодушевление которых проносится мимо него, навсегда застревая в Ариане. Возбужденная и нахальная, она мечется по комнате, разбрасывая одежду и собирая ее в одно место - на спинку стула, - и уже почти окончательно решает загорать "без верха". Она даже расстегнула застежку бюстгальтера, но в этот поворотный момент звучит лишенный всяких сексуальных обертонов голос троюродного братца: "Захвати кваску из холодильника, глотку промочить".
Так несколько часов в полном безветрии и безмолвии на самом солнцепеке сидят- лежат-корчатся, не прикасаясь к друг другу два полуобнаженных, слегка отделенных друг от друга прилипчивыми мелодиями. Саркастический англосаксонский тенорок выводит "The light goes down ", будто издеваясь над самим процессом приема солнечных ванн на раскаленном бетонном пяточке между панельной стеной и балконными перилами, но Бархат не слышит их, а Ариана не понимает. Она спросила бы, что это значит, но ей не позволено открывать рот. Поэтому она героически исходит потом в полном молчании. Как героиня сказки Андерсена. Только вот лебеди ее никогда не прилетят.
Так проходит день. Солнце впопыхах улепетывает за противоположный скат крыши. Нарочито благодушная, вся распаренная и красная Ариана идет в душ, "по рассеянности" оставляя дверь чуть приоткрытой. Бестактный и рассеянный Бархат появляется у ванной комнаты через пару минут, некоторое время тупо созерцает нагое изобилие дальней родственницы; он такой же распаренный и красный, объемистый том прижат к груди. Ариана, скрипя зубы, не замечает наглеца. Но когда, эротично заломив руки за голову в каком-то водоструйном порыве, так чтобы плюшевые очертания ее грудей имели наилучший ракурс, она поднимет глаза, Бархат уже исчез, а дверь плотно прикрыта. Сеанс окончен. Благодарная публика смиренно расходится по домам.
Снова в воздухе истома сладкой музыки, снова ироничный англосакс предупреждает о том, что "гаснет свет", Ариана в поэтической печали стоит у постепенно сереющего окна, Бархат поглядывает на часы.
Когда на дне бутылки остается всего несколько капель и голодная ночь уже торопится заглотить всё и вся в свою утробу (аппетит ее тем более велик, что времени для обжорства у нее почти нет); когда уже надо идти домой, запинаясь и в слезах, или устраивать скандал с битьём посуды, криком в лицо и нежеланием слышать собеседника, обратившегося вдруг мерзкой жабой, которая способна лишь сплевывать яд и жгучую кислоту со своего жала, - когда уже бесполезно ждать, Ариана решается, чувствуя себя, по меньшей мере, жертвой "темного царства", нежной и гибкой, непонятой и оболганной!
- А что если нам с тобой попробовать, - говорит она как бы невзначай, наливая остатки вина в свой бокал. Колодец ее голоса звучит на удивление ровно, и только в незримой его глубине угадывается смятение. - Я посчитала, сегодня можно. Не сомневайся.
Она делает вид, что пьет, глядя на него сквозь мутную влагу и стекло.
Бархат смотрит на часы.
Просторы Родины - необъятны и непостижимы они даже для тех, кто по недосмотру, попустительству или благоволению небес имел неосторожность родиться здесь (что же говорить о тех, кто по глупости или из-за кошачьего любопытства ищет среди здешней необозримости потрясающих его тщедушную душонку новых впечатлений). Просторы Родины с приветливым спокойствием взирают на любого, кто возникает в их пределах и кто покидает их. Просторам Родины все равно, что и как происходит внутри их необъятности, отчего и как проистекает непрекращающееся жизненное копошение, отягощенное или, наоборот, не отягощенное излишним мыслительным напряжением; промозглым ветром тоски веет по всем щелям родных просторов, высказать причину которой нельзя, потому что ее нет, как нет и простого объяснения тому, откуда взялись посреди хрупкой в своей миниатюрности планеты необъятные и непостижимые просторы, с необоримым то замирающим, то закипающим вновь клокотанием страстей внутри их. Возникнуть на этих просторах можно только случайно, от незнания, от беспредельной тупой тоски, отнимающей все душевные силы у тех, кто несет ответственность за продолжение коловращения жизни, даже не подозревая о своей ответственности. Те, кто задумываются над тем, что же происходит, вряд ли похожи на здешних. Подозрительны и они сами и их непривычно осмысленные поступки, более или менее плотно упакованные в целлофан прагматизма. Их трудно любить, они ищут себе подобных и радостно сосуществуют друг с другом, не замечая вокруг себя почти ничего, кроме самих себя и своего целлофана. Девушка, осененная знаменем Щорса, может только догадываться, но не должна, не может знать обо всех тонкостях проявления собственной женской физиологии, иначе она рискует предстать в глазах друзей чем-то вроде марсианского монстра. Бархат именно так и взглянул на свою давнюю подругу, открывая в ней ранее не различаемые ложноножки, щупальца и клешни.
К своему счастью, Ариана была слишком взволнована, чтобы заметить дикий взгляд Бархата. Он и сам вскоре понял свою оплошность - в конце концов, мало ли у кого какие ложноножки, зачем пришельцев смущать?! Сделав вид, будто что-то вспомнил, он кинулся в кухню, отрыл посильнее краны и, радуясь тому, что Ариана не видит, как он прекрасно подражает геометрическому рожестроению, которому он научился у бровастого человечка с аллеи, проворковал оттуда:
- Ариш, ты знаешь, как я к тебе отношусь... Я бы рад... Но не сегодня... Мне надо кое-что обдумать... Может быть, завтра...
Глубокая омутная тишина была ему ответом. Девушка медленно и размеренно, как дуэлянт, подошла к холодильнику, открыла, аккуратным поставила пустой бокал на полочку, прохрипела: "Аста маньяна" и ушла.
Бархат подумал, что не мешало бы ее проводить. Но потом решил, что в таком состоянии Ариана, обычно способная справиться с двумя распоясавшимися пьянчугами, зароет под асфальт не менее десятка хулиганов
Балет начинался. Гасла огромная люстра дня и посторонней шумной бестолковой жизни. В фиолетовом сумраке терялась фальшивая позолота отделки ни к чему не ведущих и ни к чему не обязывающих мыслей, фраз и отношений. Начинался грандиозный спектакль. Бархат сидел в ложе, дрожащий от предвосхищения восторга. На сцене, только для него одного, для единственного поклонника и зрителя два великих актёра приступали к великой пантомиме жизни.
Всё происходило медленно, в каком-то раз и навсегда определённом ритме. Гасился свет, раздвигались шторы-зановес. Зритель никогда не задавался глупым вопросом, для чего, собственно, раздвигается занавес. Обычные люди, наоборот, всегда плотно задёргивали шторы с целью предотвратить всякую возможность вторжения посторонних взглядов в их частный спектакль: они боялись, что пресный, скучный и бездарный он, их спектакль, способен вызывать лишь зевоту и раздражение. Но балет, который созерцал Бархат, не имел к скуке обыденного семейного соития никакого отношения. Для этого балета было очень важно, чтобы светили софиты звёзд, чтобы вселенная могла без лишних усилий принять, растворить и рассыпать на Млечном Пути капли любовной влаги танцовщиков, чтобы те глаза, которые старались уловить каждое содрогание мускулов актёров, не заволакивала слеза напряжения, мешающая ответственному процессу созерцания.
Итак, раздвигались шторы, и при неверном, но всегда откровенном свете ночника с вращающимися внутри него разноцветными рыбками, они начинали раздевать друг друга. Первое действие. Картина первая. Конечно, первый акт был скорее ритуалом, чем импровизацией, но Бархат мог поклясться, что полного повторения не было ни разу. Всегда происходило что-то новое, неожиданное, пусть пустяк - какое-то новое движение проникновения его руки в её трусики (не сзади, например, как всегда, а спереди), пусть незначительное плотоядно-похотливое движение её губ с вызывающе торчащим между ними кончиком языка, когда после решительного сдёргивания брюк происходило чудесное явление его царственного члена.
У Бархата не было под рукой программки, объяснявшей и комментирующей действие, программки, содержащей имена исполнителей. Но ему и не требовалось понимать смысл происходящего: как истинный эстет он получал удивительное удовольствие от возможности чувственного проникновения в самую сердцевину сказки, царящей на сцене. Ему не нужны были настоящие имена исполнителей: он давно - с первого спектакля знание их имён явилось к нему в яркой вспышке сексуального разряда: в приступе необычайного, больше уже никогда не случившегося с ним во время созерцания балета, оргазма он понял, что их имена не могут звучать иначе, как Лесная Колдунья и Орфей. Да, именно так. Имя - вторая сущность, и в их именах, отсвечивающих лучами легенды о неприкаянных гордецах и романтических изгоях, Бархат находил то, к чему тянулась его истерзанная серой беспросветностью дней натура. Конечно, Лесная Колдунья не могла быть Эвридикой, анемичной красавицей из царства мёртвых. В блаженные минуты апофеоза в ней клокотало что-то изумительно звериное, будто вольная рысья душа просвечивала сквозь её смуглую кожу языками неукротимого пламени. И только воплощению Орфея могли принадлежать эти никогда, даже в самые жаркие моменты, не закрывающиеся, всегда устремлённые в лицо любимой тёмные глаза; решительные, но в то же время мягкие, как воск, руки; крепкие, играющие матовыми бликами луны, бёдра.
Когда на них не оставалось ничего, кроме тонкого белого браслета на лодыжке Колдуньи, начиналось второе действие - самое изящное, самое тонкое с точки зрения эстетики, но и самое продуманное. Иной раз Бархат с содроганьем пойманного с поличным вора обжигался искрами взгляда Орфея или спотыкался об озорное выражение глаз проказницы Колдуньи. Но всё происходило настолько стремительно, что испуг Бархата быстро проходил. Продолжая созерцать, он шепотом убеждал себя в том, что ему, мол, показалось, что это просто расшатанная нервная система. То же самое происходило и в следующий раз: он ловил их взгляды, точно доверчивых бабочек, летящих на свет его души, пугался, но тут же успокаивал себя тем, что этого просто не может быть, что ему показалось. К вспышкам томления и испуга, которое обычно сопровождало второе действие, он вскоре привык настолько, что уже просто ждал их с извращенным нетерпением истинного эстета.
Фантазия Орфея не знала границ. Лесная Колдунья во всём следовала за ним, и лишь когда тот подавался изнеможению возбуждения, вырывалась вперёд, придумывая что-нибудь необычное, вряд ли способное возникнуть в быстром, но весьма прямолинейном мужском сознании. Бархату такие моменты нравились особенно. Казалось, что Орфей исчезал окутанный объятьями, поцелуями и ласками партнёрши, как личинка плотным панцирем куколки. В такие моменты на сцене царствовала гибкая спина Колдуньи с тонким пунктиром позвоночника посредине и овальные ягодицы, налитые неизбывной королевской грациозностью. Всё остальное время Орфей, уподобившись Пигмалиону, лепил из любовницы причудливые, почти немыслимые, но великолепные в своём совершенстве фигуры. Особенно Бархату нравилось, когда Орфей придавал Колдунье позу виолончели, держа одну руку на её затылке, другой - лаская нежную розовость между доверчиво распахнутыми ногами; смычок заменял ему собственный рот, алчно впивающийся в сосок одной из грудей. Впрочем, вряд ли авторство этой композиции всецело принадлежало Орфею, - нечто подобное Бархат видел в Эрмитаже, в зале Родена.
В третьем акте актёры отбрасывали разум. Ни о каких фантазиях не могло быть и речи. Подчиненные Её Величества страсти, они сливались в одно существо, которое смущало, потрясало и влекло Бархата. Смущало его то, что одна из составляющих этого существа носила явно мужские черты. Потрясало сила, сквозившая в каждом движении этого существа, неукротимая, дьявольская сила, сравнимая разве что с лавиной Везувия. Влекло Бархата ясное ощущение того, что он такой же, как это существо, точнее его составляющие - чуткий, нежный, решительный, проказливый, сильный, мягкий, сообразительный и абсолютно естественный.
Как только кончался третий акт, гас ночник с рыбками и сцена погружалась в непроглядную темноту.
Но Бархат ещё долго сидел в своём кресле, предаваясь мечтательным погружениям в мизансцены, только сверкнувшие перед его взором. Иногда он думал о той, кто исполняла главную женскую роль.
И откуда бы в городе, посреди бешенного ритма завода по производству амбиций, гордыни, алчности и тщетных надежд, посреди зачумленного миазмами рассудочности и рационализма тесного асфальто-бетонного пространства, было взяться ей, Лесной Колдунье? Какая-то связь прослеживалась с появление в городе лесных великанов - лосей, - случившееся, по рассказам очевидцев, прошлой лютой зимой. Захвативший у тайги приличный кусок пространства, мегаполис продолжал свою ползучую оккупацию, заражая прилегающие к нему леса настороженной безжизненностью. Лесные жители стремились удалиться в глубь родных и кишащих настоящей жизнью чащоб и выгнать их в город могла только какая-то острая необходимость. Такая, например, какая, видимо, заставила саму Лесную Колдунью явится в царство искусственного света, искусственных жилищ, искусственных слов и отношений.
Сессия, при всей её тягомотности, завершилась глухим крещендо последнего экзамена. Мягкое и ровное тепло заполняло всё пространство дня, свободное от зубрежки. Впрочем, прозрачное дневное тепло неспешно разбавлялось туманной алкогольной струей. Укрывшись под сетчатым покрывалом лесного полумрака, на берегу тихого лесного пруда, компания студентов пыталась дать отдых уставшим мозгам.
Бархат с удивительной для себя лёгкостью набрал необходимую для полного расслабления дозу и отполз в тень куста жасмина, лениво наблюдая за тем, как движения и речи соратников по учёбе утрачивают осмысленность и приобретают забавную незавершенность. "Выпьешь?". "Пропущу, пожалуй". "Дело хозяйское. Дёрнем что ли, мужики. Бог с нами и хрен с ними!". И нестройное крещендо содвинутых эмалированных кружек.
Веселье набирало обороты ("А как Петька объяснял Василь Иванычу что такое логика и философия, знаете?"). Солнечный поток неспешно лился на обнаженные плечи. Легкие шалости ветерка ерошили уже высокую, готовую к сенокосу траву, и раскачивали яркие капли цветов, разбрызгивая в пространство разноцветные капли бабочек и прозрачных стрекоз. Среди полуголых студентов чопорно царила, одетая в черное, Ариана, ненароком увязавшаяся за жаждущей алкоголя компанией. Кажется, ее пригласил приятель Бархата.
С утра, не в силах томиться ожиданьем встречи с друзьями, он успел заглянуть к своей любимой бабушке и тайком отхлебнуть браги из огромной бутыли, хранящейся в чулане. Пить ее приходилось мало того, что с оглядкой, но еще и через особую латунную трубку, в использовании которой приятель достиг высокого совершенства. Высоту питейного искусства приятеля Бархат оценил, побывав однажды вместе с ним в гостях у его бабушки. Вкусить легендарной бражки в полной мере ему помешала его природная неловкость, всегда служившая определенным препятствием для использования шпаргалок, в тот раз усугубленная еще и смятением перед удивительными способностями бабушкиного внука.
Бархату было скучно думать о том, что в приглашении Арианы на пикник решающую роль сыграла полупьяная похотливость приятеля. Гораздо интересней казалось находить триста сходств и различий с реальной картиной перед глазами (полуголые разнузданные юноши и сдержанная, почти не пьющая, Ариана в полном облачении) и изящной композицией "Завтрака на траве". Кроме того, он нашел весьма здравой мысль о том, что колорит зримой реальность приближается к великолепию красок Ренуара, и совершенно и впал в дрему.
Сон в летний полдень.
Снилось ему изящное великолепие невероятного. К нему тянулась пара тонких бледных рук. Ее рук - Лесной Колдуньи. Его лицо приятно щекотали мягкие длинные волосы - ее волосы. И ее лицо закрывало от него небо и звезды, весь посторонний мир, лишенный какого-либо смысла. Он не мог видеть, но странным образом все-таки видел другую пару рук, крепких смуглых мужских рук, тянувшихся к талии Лесной Колдуньи. Руки, сочетавшие в себе аристократическое изящество и победоносную решимость. могли принадлежать только ему - Орфею. Теперь их было трое. Теперь исчезли невидимые визуальные нити, соединявшие их. Теперь их связь стала осязаемой, телесной. Движения чресл Орфея мягко передавались бедрам Лесной Колдуньи и тончайшими судорогами переливались в мышцы Бархата. Втроем они создавали, властвовали и подчинялись одному и тому же ритму, завораживающему совершенством первозданности. Тело Лесной Колдуньи источало дурманящие запахи дикого леса, и они тонули в них, растворялись в них, распадались на прозрачные лепестки и радужные брызги, кружили друг над другом и сливались в единое, невыносимо ослепительное облако, которое, даже являясь его частью, Бархат все-таки мог обнять, прижать к груди и задохнуться, от невыразимой, проистекающей из самых тайных глубин естества, нежности.