Отправляют меня в командировку. Ничего хорошего в этом нет. Ехать предстоит в провинцию, но работа есть работа. А может получится совместить с удовольствием? По своему опыту знаю, что в поезде с молодым симпатичным парнем случается много интересных историй. Вот надеясь на какую-нибудь чертовски привлекательную попутчицу, захожу а купе и: вижу: сидят три старушки. Тихо поругиваясь, приходится слушать всю дорогу их охинею про просто Марий и прочих.
Работы оказалось немного, вечером поужинали, поиграли в бильярд немного. Меня сразу же предупредили, что одному в городе ночью показываться строго не рекомендуется, поэтому мысли о ночных похождениях пришлось оставить в стороне. Вообщем, где-то к полуночи пришел я в квартиру. А квартирку мне выделили превосходную - в центре города, 3 комнаты, большие окна, третий этаж. Ну посмотрев немного телевизор, собрался уже спать ложится. Разделся, выключил свет - и вижу в окне напротив девушка стоит почти без одежды и практически демонстрирует свое прекрасное тело. И видно, что это дело ей очень нравится. Ага! Приняв правила игры, я тоже включил свет и встал у окна, чтобы она меня тоже заметила. Так и получилось. Понятно, что я попытался жестами дать знать, что не прочь был бы спуститься вниз и встретить ее в более близкой обстановке. Но в ответ она решительно отрицательно покачала головой. Ну что ж - близкий контакт не получился, но представление друг для друга устроить можно. Сняв остатки одежды, я стою у окна, словно приглашая ее к прдолжению игры. Вот с этим она полностью согласна, и медленно стягивает с себя трусики. Взяв высокий табурет, она садится у окна и начинает себя ласкать. Сначала чуть-чуть, нежно касаясь пальчиками своей груди, животика, опуская ладошку все ниже и ниже, раздвигает ноги и погружает пальчики в свое разгоряченное ложе.
Естественно, моя рука тотчас находит стоящий во все красе напряженный член и начинает медленные движения вниз-вверх. Головка уже предельно напряжена от переизбытка желания. Но глаза мои непрерывно следят за движениями незнакомки в окне напротив.
Но вот уже не в силах больше сдерживать себя, я выстреливаю крупными каплями, которые летят на стекло и медленно стекают вниз. А вот и моя напарница начинает все быстрее и быстрее двигать пальчиками в своей норке, замирает, и по ее лицу я понимаю, что она сейчас бурно кончает. Спустя несколько секунд она посылает мне воздушный поцелуй и выключает свет. Я отвечаю ей тем же и замечаю на улице наших зрителей - молодую парочку, которые наверно просто недоумевают. Но на сегодня представление закончено, и я погружаюсь в темноту.
Директор школы объявил нам войну.
Он так и сказал: "Я объявляю войну вашей похоти!"
Нет, он не просто сказал. Он дико орал.
А все потому что наш тихий Ваня попался ему под горячую руку. Так получилось. Вообще-то Ваня вел себя гораздо скромнее остальных. Но именно его и застукал директор. Получилось все очень глупо.
Ваня и Зинка стояли у шкафа с наглядными пособиями по истории. Ну, не просто стояли. Ваня прижимал ее к стенке и пытался поцеловать. Зинка отталкивала его, но Ване удалось залезть своей лапой к ней под юбку.
Вот в этот момент в класс и вошел директор. За глаза мы звали его Вепрь.
Нам еще повезло, что он увидел только Ваню с Зинкой и пошел прямо к ним. При этом, стоящие в другом углу класса, Колян и Ленка остались за спиной директора и успели привести в порядок свою одежду. Когда он повернулся, то они все еще жарко дышали и были красные, как раки. Директор, конечно, все понял, но, я думаю, если бы он еще и увидел, что Колян выделывал с Ленкой, то нашей сладкой парочке было бы очень хреново.
Это все из-за этого козла Лешки. Он должен был стоять на стреме. А он, подлец, не предупредил нас. В итоге Ваня попался. Мы все попались.
Директор построил нас, парней восьмого "Б" в одну шеренгу. Перед этим он выгнал из класса всех наших перепуганных девчонок.
И мы, шестнадцать рыл, молча стояли перед ним и ждали приговора. Лицо директора было красным от злости. Он нервно ходил перед нами.
- Ну что? - угрожающе спросил Вепрь, остановившись перед Ваней.
Ваня молчал. Похоже, он трепетал от страха. Святой!
- Гормоны заиграли? - заорал директор.
Ваня молчал. Он не знал, заиграли у него гормоны или нет.
- Как вам не стыдно! Скоты! - Вепрь обвел нас презрительным взглядом.
- И это - будущие мужчины? - задал он риторический вопрос.
Мы, будущие мужчины, стояли, склонив головы.
По совместительству мы были еще и скотами.
И нам было стыдно.
Что мы могли сказать в свое оправдание? Что наступила весна и что наши девочки стали такими привлекательными? Что учиться нам осталось всего-то месяц, и что учиться не хочется? Что гораздо больше нам хочется схватить девчонку, поцеловать ее жарким засосом, сжать ладонью ее тугую грудь, потрогать ее живот, колени, бедра. Но разве это можно рассказать?
Поэтому мы молчали.
- Похоже, вы все охвачены похотью! - прорычал директор.
Похоже... Чем-то таким мы были охвачены. И не было нам оправдания. Наши девчонки стали такими фигуристыми. И спереди, и сзади. А глаза! У некоторых, правда, ничего еще не было. Ни спереди, ни сзади. Кроме глаз. Например, Танечка. Но мы, пацаны, ее и не трогали. Зачем трогать, если трогать не за что? Однако сама Танечка была явно недовольна тем, что ей никто не уделяет внимания. Таня так классно одевалась, мы знали, что она единственная девчонка в классе, которая носит кружевные трусики. Это было интересно, но не более. У остальных девчонок было что-то другое, что-то такое, что привлекало нас несоизмеримо сильнее, чем ажурная галантерея.
Это "что-то" называлось ножки, груди, попки, животики, коленки, губки, щечки, бедра... Ну и заветное местечко внизу, между ног. Нет, никто из нас не использовал этого поэтичного слова "лоно". Мы его просто не знали.
Увы! Названий у "этого" было много, но ни одного приличного.
Итак, наш Вепрь ходил вдоль строя и упивался своею властью.
Потом он выгнал нас из класса и велел девчонкам зайти и построиться. Те вошли перепуганной стайкой, заглядывая нам в глаза, чтоб понять, что их ждет. "Хреново" - успел я шепнуть Женечке. Мы вышли - они вошли.
Потянулись томительные минуты ожидания.
Муфлон подошел к двери, прислушался, потом отошел, пожав плечами. Сквозь двери ничего не было слышно.
И вдруг дверь класса открылась и в коридор стремительно выскочила зареванная Зинка. Прижимая к глазам носовой платочек, она пробежала мимо нас в сторону женского туалета. Она плакала в голос.
Что-то екнуло в груди.
Ее-то за что? Она была почти ангелом и то, что Ваня прижал ее, было, пожалуй, впервые в ее жизни. Зачем же такая несправедливость? Уж лучше продолжал бы горланить на нас. На Коляна, на Муфлона, на Вовку, на меня.
Я посмотрел на Ваню. Мне показалось, что он вот-вот заплачет. Мы знали, что он по-настоящему влюблен в Зину. И вот, надо же!
Затем нас, пацанов, позвали в класс.
Мы вошли.
Девчонки стояли в шеренгу. Нам велели построиться напротив. У учительского стола, бледная, как тень, стояла наша классуха.
Затем началась экзекуция. Мы называли это "раздача слонов".
Вепрь объявил нам перечень мероприятий по борьбе с нашей похотью.
Во-первых, он рассадил всех иначе. Отныне пацаны сидели только с пацанами. А девчонки с девчонками. Хреново. Я сидел с Женечкой и переживал очень волнительными минуты, когда получалось так, что мое колено, мое бедро слегка прижималось к ее колену, к ее бедру. Что я! Другим, наверное, было еще более обидно. Например, Муфлону или Коляну. Ведь месяц назад мы чуть не подохли со смеху, когда на контрольной по алгебре раздался тихий, срывающийся шепот Ленки: "Коля, не надо, убери руку". Видимо, она хотела сказать это шепотом, но получилось так громко, что все услышали.
Итак, теперь мы сидели иначе. К примеру, я - с Муфлоном. А мне так не нравился его табачный запах. Это был кошмар!
Во-вторых, на переменах мы не имели права оставаться в классе. Только дежурный! Причем, один. Все остальные должны были прогуливаться либо по коридору, либо по школьному двору. И дернул меня черт съязвить: "Строем?" Директор подбежал ко мне. "Отличная идея!" - взвизгнул он. "Где военрук?" Тот примчался, с выпученными от испуга глазами. "До самого конца учебного года восьмой класс будет на большой перемене маршировать на спортплощадке!"
- Большая перемена предназначена не для этого, - нагло заявил я.
В классе повисла гробовая тишина.
Директор не спеша подошел ко мне м угрюмо вперился взглядом в мои глаза. Но я выдержал, я не отвел глаз. Он хмыкнул и пошел вдоль шеренги.
- Похоже, некоторые хотят, чтоб я им лично написал выпускную характеристику.
Это был его излюбленный конек. Характеристика! Да подавись ты ею! Но сегодня этого ему показалось мало. И он врезал. По первое число!
- Завтра придешь в школу с родителями, - сказал он негромко.
И хотя Вепрь ушел от меня уже далековато, было понятно, кому он это сказал.
Расправившись со мной, он продолжил перечень мероприятий по борьбе с развратом и похотью, охватившей весь наш класс.
Итак, в третьих. Это касалось девушек и их одежды. Нам, пацанам, осталось неизвестно, что они с классухой наговорили девчонкам. Просто директор сказал, что, в третьих, это то, о чем они договорились с девочками. И многозначительно посмотрел на классуху, та испуганно закивала.
А в конце (наш директор обожал эффектные финалы!) он и произнес:
"Я объявляю войну вашей похоти!"
Как позже выяснилось - мы вызов приняли.
Война - так война.
Я готов поклясться, что все последующие события произошли спонтанно и никакого предварительного умысла, а тем более сговора, у нас не было.
Конечно, мы сели так, как он велел. Пацаны с пацанами. Девки с девками. Чего уж там - учиться большинству из нас оставалось всего лишь месяц.
Но на переменах мы не маршировали. Мы просто не пришли на площадку. Хотя военрук пару раз там явно нас поджидал. Он был служака! Обошлось!
А я на следующий день пришел в школу без родителей. Вепрь, увидев меня на перемене, спросил: "Где родители?"
- Они заняты, - ответил я.
Я ему соврал. Я не стал говорить родителям про борьбу с похотью.
Вепрь проглотил мою дерзость.
И третий пункт его мероприятий, казалось, был выполнен. Девчонки приперлись в школу в длинных платьях ниже колен.
Словно монашки какие.
И где они их только взяли?
А вот дальше игра переместилась на другую половину поля.
Дело в том, что в нашей школе работала молоденькая техничка. Красивая, веселая девушка - она приглянулась нашему директору. Ей было всего семнадцать лет. У нее были такие буфера! Закачаешься!
И хотя нашему директору было уже за сорок, - жена, двое детей, высокие моральные устои - все это не помешало ему слегка увлечься.
Да так "слегка", что мы, школьники, об этом очень скоро узнали.
Однажды, это было уже где-то в середине мая, мы очень долго гоняли по школьному двору мяч. Мы даже не заметили, как стемнело. Муфлон объявил, что, все, он уходит и, поскольку мяч принадлежал ему, мы все стали собираться. Собственно, нас осталось лишь четверо. Колян, Муфлон, Лешка и я.
- Гляди! - испуганно прошептал Колян.
Я повернулся. Внутри школы кто-то был.
Хотя мы знали, что там никого быть не должно. Мы видели, как директор закрывал парадную дверь. Уходя, он внимательно осмотрел нас. Но внутри школы кто-то был. Причем этот кто-то находился в директорском кабинете.
Потому что сквозь занавеску просачивался слабый, неверный свет.
Но главное было не в том, что мы увидели свет. Мы увидели, что там кто-то движется. По окну промелькнула тень. Нам стало жутковато.
Первая мысль была - сообщить директору, что в школу забрался вор. Мы реализовали ее сразу, оперативно. Лешка был послан к директору домой. Потому что он лучше всех бегал на средние дистанции.
Лешка умотал.
А мы, спрятав мяч в кусты, осторожно подошли к окну директорского кабинета.
Да, теперь не было никакого сомнения - там кто-то был.
Мы снова отошли от окна.
Наш военный совет в Филях был коротким. Поскольку на окне была решетка, то совершенно очевидно, что вор пробрался в кабинет через дверь. Значит и уходить он будет не через окно. Зачем же нам здесь торчать? Правильно! Нужно попытаться перехватить его на выходе! И мы пошли проверить входные двери. Парадная была на замке. Собственно, это можно было и не проверять.
Мы видели, как директор ее запер.
А у черного входа нас ждал сюрприз.
Дверь была не заперта.
Мы посмотрели друг на друга. Входить было страшновато. Уже совсем стемнело. Ни у кого из нас не было фонарика. Курилка Муфлон, как на зло, был без спичек.
Но нужно было что-то делать.
И, оставив Муфлона у входа, мы с Коляном осторожно вошли внутрь.
За восемь лет учебы мы так хорошо познали внутреннюю планировку школы, что вполне могли бы перемещаться по зданию с завязанными глазами.
Но осознание того, что в школе кто-то есть, делало обстановку опасной. Мы двигались осторожно и медленно. К счастью, кабинет директора был совсем рядом с черным входом. Поэтому мы дошли до него совсем быстро.
Из-под двери пробивался тонкий лучик света.
Мы остановились.
Глаза привыкли к темноте. Мы могли видеть друг друга.
Послышался какой-то звук, и мы поняли, что там, за дверью, находится не один человек, а по меньшей мере двое. Они тихо перешептывались.
И вдруг послышался тихий женский смех.
И хриплый, страстный мужской голос.
Он произнес:
- Подними ноги повыше, девочка моя.
- Васенька, ты похотливый развратник, - услышали мы задыхающийся шепот.
Мы не сразу врубились, что "Васенька" - это наш директор.
Наш Вепрь.
То, что в это мгновение мы перестали дышать - это точно.
Но мне кажется, что и сердца наши при этом замерли.
Мы поняли, что происходит. Там, за дверью, наш борец с похотью обрабатывал нашу молоденькую техничку. Теперь все стало ясно. Они забрались в школу через черный ход. Расположились в его кабинете. Только почему-то забыли запереть дверь.
- На столе неудобно, - капризно хихикнула техничка.
- Девочка моя! - прохрипел наш Вепрь.
Я почувствовал, что Колян тянет меня за руку. Обернувшись, я увидел его перепуганное лицо. Наверное, у меня было такое же. Я понял, чего хочет Колян. Он хотел выйти на улицу. И правильно, иначе наш директор мог нас просто застукать. Нужно было бежать. И чем быстрее, тем лучше.
И, стараясь не выдать себя, мы стали осторожно пятиться назад.
Хоть бы не наткнуться на какое-нибудь ведро. Вдруг техничка прямо тут его где-то оставила?
Метр, два, три. Задом, задом. И вот мы в коридорчике. Уже легче. Здесь можно хапнуть воздуху. Теперь мы повернулись на сто восемьдесят.
А вот и дверь черного входа. Для нас это желанный выход.
Здравствуй, свобода!
- Ну! Что? - наивно спросил Муфлон.
- Тихо ты! - прохрипел Колян.
- Сматываемся! - добавил я.
Мы подбежали к месту, где Муфлон спрятал мяч.
- Что случилось? - не понимал Муфлон.
- Он там дрючит ее, - ответил Колян.
Муфлон ничего не стал уточнять. Было ясно, кто и кого дрючит.
И в этот момент мы услышали визг тормозов.
К черному входу подъехал легковой автомобиль.
Мы легко узнали его. Это был автомобиль нашего Вепря.
О боже! Мы совсем забыли, что послали Лешку домой к директору!
Из машины выскочила директорская женка и его старший сын. Они, видимо, решили, что нужно самим разобраться с вором. Поскольку муженька и папочки почему-то не оказалось дома.
Вдруг воры что-то украдут из кабинета?
Поэтому они и примчались.
Мы уже ничего не могли поделать.
Директорская женка и сыночек исчезли в проеме черного входа.
В коридоре вспыхнул свет.
Мы невольно пригнулись. Мы знали, что сейчас будет.
Беспощадная борьба против похоти.
Мы стали невольными свидетелями этой борьбы.
Несколько лет назад, я болтался по городу с компанией приятелей. Время шло к вечеру, и некоторые члены компании стали вести себя довольно шумно. Понимая, что скоро это веселье перейдёт в уличное хулиганство, я решил уйти, пока не прибыла полиция. Незаметно пройдя сквозь толпу, я пошёл к своему дому.
Когда я пересекал улицу, внезапно, справа от меня послышался смех. Две девушки, обе сильно пьяные, громко обсуждали то, что одна из них очень сильно хочет сикать и просто не может больше ждать. Я был на приличном расстоянии от них, и, кроме того, под газом, поэтому не уловил весь их разговор, но замедлил ходьбу, любопытствуя насчет того, что должно произойти.
Вдруг, та, что нуждалась, выпалила: " Гляди, я не стесняюсь, мне даже плевать! Я не беспокоюсь за то что кто-то увидит меня!". Я почти остановился. Затем она взглянула на меня и спросила: "Ты интересуешься? Тебе будет интересно если я нассу здесь? Ну, ты?" Мои мысли стали путаться. Хотя это и сказал я, но мне не хотелось слышать свой голос: " Черт возьми. Идите куда шли." Девушка, довольная моим ответом, повернулась к подруге и сказала: " Ну, вот видишь? Он не возражает. Никто не против! Ну, я буду делать это! Я буду мочиться прямо тут!".
С этой ремаркой, она повернулась на четверть круга, задрала свою белую юбку средней длины (ткань напоминала грубый хлопок, но только не тёмного цвета и наверное была довольно тяжёлой), полностью стянула вниз трусы и оттопырила попку на небольшой лужайке между тротуаром и улицей. Между тем, её подруга, стоящая перед ней, ничего не делала, что бы воспрепятствовать мне наблюдать за ними, и я мог видеть всё с расстояния 2-3 метров.
Тем временем пьяная девушка полностью открыла попку и всё заключённое под ней. Но не успел я всё рассмотреть, как она начала писать - мстительно смотря на меня. Это значило что мне надо было не останавливаться. Почему-то я продолжал медленно идти, но мои глаза смотрели на них.
Она поливала около минуты, но в таких ситуациях время, как известно, замедляется. Излишне говорить, что я видел всё. Я слышал шипение потока бегущего из неё, и мог слышать плеск на траве. Видел струю: прямую, узкую и сильною, и видел лужу внизу. А в свете фонаря я заметил тёмный пучек волос между её ногами и мог видеть плотную сморщенность выше. Я был так близко, что мог коснуться её рукой.
Наконец я взял себя в руки и собрался продолжить свой путь. Пройдя немного, я обернулся и увидел, что её подруга упала как в апоплексическом припадке, и затем вдалеке послышалась полицейская сирена. Всё это произошло когда она закончила писать, так что не думайте что я что-либо пропустил.
Когда девушка закончила, она немного повременила, потом встала, понизила юбку, стянула трусики вниз к ногам, и немного приблизилась к подруге, не проронив слова. Её подруга, между тем пришедшая в себя, стояла с глупым видом и пристально глядела на меня с очевидным желанием заставить меня уйти и забыть это происшествие. Разумеется, я пошёл быстро как мог, поскольку сирена выла уже рядом, но забыть это проешествие, извините, не мог.
К сожалению, я не смог найти эту девушку, писающую передо мной, я думал о её выходке, и это воспоминание осталось величайшем в моей жизни. Кроме того, этот случай привёл к появлению у меня нового интереса.
Я сидела на подоконнике в раздевалке. Внизу между рядами металлических гаражей опять появился онанист. Мы его знали уже давно. Это повторялось как какой-то ритуал. Прячась за углом гаража, он поднимал лицо и высматривал девчонок в нашей раздевалке, а когда замечал кого-то в окне - делал вид, что он нас не видит, раздвигал полы пальто и вытаскивал член. Он начинал медленно водить пальцами вдоль сначала мягкого x..., и через несколько секунд x... уже стоял. Если девчонки не убегали, он смелел и уже откровенно разглядывал девчонок.
Стоило ему почувствовать, что девчонки готовы позвать учительницу, он немедленно исчезал за гаражами. Мы знали, что там была дыра в каменном заборе, которая вела во двор какого-то учреждения, а со двора было несколько выходов на улицу.
Черт! Ну почему мы на втором этаже? Ведь почти ничего не видно отсюда! Ладно. Хорошо хоть что я сегодня отлынила от физры и не переоделась в форму. В ней так неудобно трогать себя там. А так стоит чуть приподнять юбочку и сунуть руку в трусики. Хм, как будто током пронизывает.
Интересно, а как это, когда в тебя туда x... входит? Вот бы попробовать! Но я такая трусиха. Вон девчонки говорили, что уже все попробовали. И е..., и в рот брали, а одна девчонка даже говорит, что в попу е..., а в п... не дала, чтобы целку не тронуть. Интересно, а в рот это вкусно?
Мне уже тринадцать, и даже сиськи уже начали расти, а я еще ничего не пробовала. Ну разве вот только с собой играюсь. Правда и это так здорово. Я прямо умираю.
Ох, он кажется понял, что я трогаю себя в трусиках. Ого, он даже брюки полностью расстегнул и x... в руке не прячет, а держит его двумя пальцами и покачивает им. И иногда снова кожицу на нем двигает. Как бы его поближе рассмотреть?!
- Ирка! Ты что, дрочишь что ли?
Ой, б...! Кажется вляпалась. Дверь забыла на задвижку закрыть. Зашла Ленка, и как это я ее не услышала заранее. Ведь я каждый шорох в коридоре слышу... Стыдобища. Счас сгорю со стыда.
- Да ладно тебе! Я же тоже люблю мастурбировать. Не бойся, я никому не скажу. Давай вместе. Только дверь закроем на задвижку. И трусики давай снимем, чтобы удобнее дрочить было.
Хм. Я еще никогда не видела как другая девочка мастурбирует. Тем более с голой писькой. Ого! Я кажется потекла. Точно надо трусы снять, а то намокнут...
- Ленк! Глянь-ка осторожненько в окно - там опять этот онанист, и x... хорошо видно.
- Ох! Ниче себе! Вот бы его к нам сюда. Пусть бы полизал мне п.... А мы бы с x... поигрались. Слышь Ир, а давай его подразним? Давай ему себя покажем.
- Ты че? е...? А если кто-то проходить будет и увидит?
- Ни x... не увидит. Если кто-то будет идти - онанист сам первый спрячется. И мы с подоконника сразу спрыгнем. Ну давай. Не бзди.
Она выпрыгнула на подоконник и подняла одной рукой юбку. На ярко освещенном окне ее п... была видна в малейших подробностях. Нежнейший холмик, чуть прикрытый золотистыми волосиками, сооблазнительная щелка, вверху приоткрытая и открывающая блестяще-розовую внутренность. Я неожиданно захотела втянуть всю эту сладость в рот, попробовать ее язычком.
Слушай, Ирина. Так не честно, я тут стою с голой пиздой, а ты прячешься. Лезь ко мне, а то всем расскажу как ты дрочишь в одиночестве!
У меня загорелись щеки, а в животе возник неприятный холодок страха. Ленка протянула мне руку и буквально втащила на подоконник. И вот я рядом с ней и мы обе без трусов, а внизу мужчина с расстегнутыми брюками и стоящим x.... Увидев нас он даже дрочить перестал. Под его пристальным взглядом моя писька неожиданно стала как-бы разогреваться, и я уже не могла удержаться, чтобы прямо на виду у подружки и незнакомого мужика снова не опустить туда руку.
Мужик вдруг снова натянул брюки и стал делать какие-то знаки руками. Я так поняла, что он звал нас спуститься.
- Лен, он, кажется, зовет нас.
- Ирка, натягивай трусы, и давай пойдем к нему.
- Ты с ума сошла! Мы же его совсем не знаем. А вдруг он изнасилует нас?!
- Ну, во-первых, мне это не страшно. Я уже не целка, да и сама хочу. А во-вторых, ну че бояться, белый день, кругом народу полно. Да наx... ты ему нужна - ни сисек, ни письки. Ты же дите еще. То ли дело у меня сиськи - почти третий размер.
Быстро натянув трусы, мы выскользнули из школы, оглянувшись, не видит ли нас кто-нибудь. Оббежали здание школы, и зашли за гаражи. Мужик оказался молодым парнем. Ему, наверное, было лет 24-25. И его молодость как-то успокоила меня. Перестала бить какая-то внутренняя дрожь, я немного успокоилась, хотя и сильно стеснялась.
Ленка сразу взяла быка за рога:
- Ну, давай, доставай свой член, рассмотрим его поближе.
Парень не заставил себя упрашивать. Спустив змейку на ширинке, он запустил туда руку и вытащил x... вместе с яйцами.
Буквально в полуметре от меня покачивался этот замечательный орган. Он был бело-розовый, а на мешочке с яичками кожа почему-то была значительно темнее, даже с каким-то сине-коричневым отливом. Парень взял его пальцами и оттянул кожицу. Вау!!! Показалась крупная бордовая головка. Моя другая подружка как-то говорила, что она называется "залупа". От этого бранного слова у меня рот наполнился слюной. Мне так захотелось произнести его вслух.
- А покажи залупу со все сторон.
Парень приподнял x... и стал демонстрировать его со всех сторон.
- А теперь вы покажите ваши письки. Спустите трусы.
Мы дружно спустили трусы до колен и приподняли юбки. В этот момент послышались чьи-то шаги. Мы едва успели натянуть трусы и отскочить вглубь. Парень тоже отскочил и прижался нам. Мне в бок упирался его еще твердый x.... Я очень хорошо его ощущала. Неожиданно осмелев, я прикоснулась к нему ладошкой, а потом стала ощупывать и мять его.
- Девчонки. Тут опасно. Если нас застукают - и вам и мне не поздоровится. Я тут недалеко живу. Пошли туда, там будет безопасно.
Через несколько минут мы подошли к четырехэтажке. Парень протянул Ленке ключ и сказал
- Поднимайтесь на третий этаж, справа дверь. Если на этаже никого нет, открывайте ее и заходите, там никого нет. Потом, через несколько минут, и я зайду.
Воровито озираясь мы проскользнули в подъезд, взлетели на третий этаж и, никого не встретив, вошли в квартиру. Это была однокомнатная хрущевка. Влево от двери был небольшой коридорчик с дверями в ванную и тубзик. Коридорчик оканчивался входом в кухню. Напротив двери еще одна дверь, ведущая в комнату. Мы прошли туда. Ленка вдруг почему-то шепотом сказала
- Ирка, дай твою руку.
Она схватила мою руку и потянула ее под юбку, в трусы. Она провела моей рукой по своей п..., и она расступилась под пальцами. Там было горячо и мокро.
- Слышь, если он захочет меня е..., я ему дам. Я ужасно хочу его попробовать.
Я почувствовала, что в дверь вошел он и оглянулась. Точно. Он прямо обалдел от того, что стоят две девочки и одна засунула руку в трусы другой. Я отдернула руку, а он рассмеялся.
- Не бойтесь! Ведь вы здесь в безопасности. Мне наоборот, очень нравится, когда девочка ласкает девочку. Хотя я понимаю вас, вы еще не обвыклись.
Он запер дверь и положил ключ в карман.
- Я вас не тороплю. Давайте поговорим, отдохнем. Кстати, если вы курите - я могу вас угостить очень хорошими дамскими сигаретами.
Он открыл ящик письменного стола и достал оттуда начатую пачку каких-то коричневых, очень тонких и длинных сигарет, бросил ее на журнальный столик у дивана и подвинул к нему два кресла.
- Вот. Устраивайтесь.
Ленка, как взрослая, вытащила из пачки сигарету, вставила ее в рот, и парень поднес к ней зажигалку. Она глубоко вдохнула дым, покраснела и судорожно закашлялась.
Ох! Фу, сейчас вырву. Она с отвращением положила сигарету в пепельницу и сказала
- Пусть просто так горит, мне приятно вдыхать запах дыма. Кстати, а как тебя зовут?
- Зовите меня Виталием, а как вас?
- Меня Инесса, а ее вот Лилия.
Она заговорщицки подмигнула мне.
- Ну что, ты еще покажешь нам? Теперь же никто не мешает.
- Конечно, покажу, сделаю все, что вы скажете. Только и вы разденьтесь.
Я инстинктивно схватилась за подол и попыталась натянуть его на открытые коленки. Ленка по-видимому тоже вдруг застеснялась и даже слегка покраснела.
- Ну, хорошо. Тогда давайте раздеваться вместе. Возьмем бутылочку и будем ее крутить. На кого покажет - тот и снимает что-нибудь из одежды.
Лена быстро согласилась.
- Давай. Тащи бутылку.
Виталий принес из кухни бутылку. Но она была с вином, хоть и не полная. Виталий принес тонкие стаканы и налил остатки в них.
- Давайте выпьем за вашу красоту.
Мы выпили почти по пол стакана кислого вина и я сразу почувствовала как оно согревает меня. Мои пальцы, до сих пор от страха и волнения бывшие ледяными стали согреваться. Щеки сразу запылали. Ленка тоже раскраснелась.
- Ну. Кто первый будет крутить? Давай Виталий. Ты же мужчина.
Виталий сел на корточки и крутанул бутылочку. Она быстро завертелась, потом замедлила вращение. В какой-то момент мне показалось, что она останавливается горлышком ко мне. Но она медленно повернулась еще немного и остановилась на Виталии. Однако после остановки она неожиданно покатилась вбок по дуге и наконец-то замерла на Лене. Я непроизвольно выдохнула. Оказалось, что я не дышала все время, что бутылка крутилась.
"Ну вот. Всегда все мне выпадает" - каким-то сдавленным голосом произнесла Ленка. Она встала, медленно расстегнула блузку и сбросила ее с плеч. На ней был ажурный полупрозрачный и очень соблазнительный лифчик. Сквозь него просвечивались ее темные околососковые кружки. Да, ей было чем гордиться. Ее сиськи были просто замечательные, верхняя часть их была сжата лифчиком и между ними шла такая замечательная щель, в которую даже мне захотелось запустить руку. У Виталия на штанах ощутимо вздулся бугор. Глазами он, казалось, пытается увидеть всю Ленку сквозь материю одежды.
Теперь моя очередь была крутить бутылочку. Я постаралась медленно крутануть ее так, чтобы она не дошла до меня. Мне повезло и бутылка остановилась на Виталии. Тот встал, картинно расстегнул ремень и вжикнул молнией на брюках. Затем медленно и картинно стащил брюки и переступил через них. Мы с Ленкой просто вытаращились на него. Виталий был в женских хлопчатобумажных розовых трусиках с белыми кружевами по окружности пояса и по ногам.
- Ха, ха. Чего вы? Что трусов женских не видели? Просто я люблю женское белье. Не удивляйтесь, я и бюстгалтер и пояс и чулки и комбинашку часто одеваю. А вам разве не нравится, что я в женском белье?
"Нет, все нормально. Даже интересно" - сказала Лена и присела крутнуть бутылку.
Конечно, она остановилась на мне. Можно было снять блузку. Но на мне была совершенно прозрачная комбинация и мне не хотелось, чтобы сквозь нее была видна моя почти плоская грудь, с маленькими припухлостями вместо сисек. Потому я сняла трусы. Так даже не видно, что я что-то сняла.
Потом дважды "не везло" Виталию. Он снял майку и носки. Теперь на нем оставались только эти женские трусики.
Потом Ленка сняла трусы. Потом я сняла все-таки блузку. Снова Ленка. Она сняла лифчик. Ее хоть и крупные, но стоячие груди вызывающе торчали. От возбуждения они покрылись пупырышками, а соски стали почти черными. Ну, если не черными, то темно-темно коричневыми. Виталий немедленно сунул руку в свои розовые трусики и начал там дрочить. Мы обе пожирали эти трусики и двигавшуюся в них руку глазами.
Теперь мне пришлось снять юбку, и я осталась в одной прозрачной комбинации.
Снова Виталий. Ему пришлось снять последнее, что на нем осталось - трусы. И он остался совсем голый. Его x... стоял и он не удерживался, чтобы изредка не поддрачивать его.
На меня, происходящее и, наверное, выпитое вино подействовало возбуждающе. Теперь мне тоже хотелось быстрее остаться голой. Но Ленке пришлось все снять с себя раньше. Я осталась одна в комбинашке и Ленка торжественно стащила ее с меня.
- "...ладно, Кать, договорились в 3 часа. Жду!" и он повесил трубку.
- Ну, что, Коль, займёмся установкой видеооборудования? -хохотнул Мишка и пошёл в свою комнату за камерой. Его не устраивала только одна деталь: аккумулятор сдох, а нового не было. Пришлось брать удлиннитель и через розетку в бабкиной комнате тащить камеру в туалет.
- А вдруг она заметит?
- Да ладно, не писай в рюмку!
Воткнув вилку адаптера в розетку, он потянул шнур в туалет. Спрятав камеру в шкафчике для веника, он придирчиво осмотрел своё творение.
- Да-а-а... в принципе ничего, только вот провод выдаёт всё.
Действительно, чёрный провод среди светло-зелёного кафеля смотрелся как-то не к месту. Он взял грязную футболку и накрыл провод. Вроде бы, стало получше. Установив камеру так, чтобы был виден унитаз, он выключил её и они с Колькой стали ждать Катьку. Где-то в десять минут четвёртого зазвонил домофон. Это была она.
Уже не первый раз они сидели у него дома и пили пиво, но только сейчас Мишка решился на то, чтобы поставить камеру в сортире. Встретив Катьку в дверях, Мишка попросил её сходить за пивом. Дал ей полтинник и сказал, чтобы она купила ещё и чипсов. Она начала препираться, чтобы сходил Колька, но вскоре ей это надоело и она пошла сама. Стоял жаркий июль и Мишка с Колей сидели на балконе и ждали её. Все трое недавно закончили девятый класс и всем было по 15.
Минут через пятнадцать она появилась. Мишка пулей кинулся в туалет и включил камеру.
- Вроде всё нормально, пойду открою.
...Через 2 минуты раздался звонок в дверь.
- А вот и я!
- Ну давай, чего ты там купила?
- Да вот...
- НАФИГ???!! Я тебя просил купить лёгкое, а "Медовое крепкое" это ж чистый спырт.. Чё я, алкаш, что-ли?
- Да ладно тебе!
- Не, ты как хочешь, а я это пить не буду.
- Ладно, давай доставай чипсы и пошли!
..Действительно, "крепкое" это покруче чем Балтика №9... По крайней мере, тогда это казалось так. Кольке тоже не понравилось, но он всё-таки выпил стакан, в отличие от Катьки, которая выжрала всю бутылку.
Результат не заставил себя долго ждать Катька смотрела на друзей каким-то мутным взглядом и гпупо смеялась.
"Господи, чтоб я так пил? Да никогда в жизни!" подумал про себя Мишка (правда, его надеждам не суждено было сбыться водку пьют все!).
Где-то минут через 15 Катька с трудом встала с дивана и, пошатываясь, пошла в туалет.
Коля и Мишка радостно переглянулись. Наконец то! Сколько они мечтали об этом! Как они хотели увидеть то, что скрыто у Кати между ног..
Послышался звук спускаемой воды и Катька вышла из "комнаты смеха". Мишка, сделав вид, что тоже захотел туда, зашёл, закрыл дверь и дрожащими от возбуждения руками достал камеру. Переключил её в режим "play" и нажал на воспроизведение. Результат был плачевный он не очень хорошо установил камеру, и изображение было мутным (чёртов автофокус!), да и виден был лишь сам унитаз (а не то, что должно было быть над ним) и лишь чуть-чуть видно, как Катька писала.
"Ничего! подумал Мишка.она ещё раз пойдёт!"
На этот раз он сделал всё как надо, просто идеально. Вышел из туалета, прошёл в комнату и жестами показал Кольке, что пока ничего не получилось.
Они посидел ещё где-то часа полтора, потом Катька сказала, что ей пора и стала собираться. Мишка был готов расплакаться от разочарования. Но почти перед самым выходом она сказала: "Ой, что-то мне ещё в туалет захотелось! Я схожу, ладно?"
Ну как он мог отказать!!
"Конечно, Кать, иди!"
Она зашла, закрыла дверь, слышно было, как шуршит одежда и как полилась струя.
Потом зашумела смываемая вода, опять зашуршала одежда и Катя вышла. Попрощавшись с ребятами, она ушла домой. Мишка, опережая Кольку, ринулся в туалет, схватил камеру и моментально подсоединил её к телевизору через видеовход.
ДА! На этот раз всё было просто супер! Сначала темнота, потом вдруг зажигается свет, заходит Катя, закрывает дверь, расстёгивает молнию на джинсах и стягивает их вместе с трусиками. Перед мальчишками на телевизоре была отличная девичья попка. Катька нагнулась и села на унитаз.
"Чёрт! Я думал, она стоя ссать будет!"сказал Колька.
"Я тоже так думал, ну да ничего.."ответил Мишка.
Перед их взглядами на экране Катя уже встала. Было видно всё! И её попка, и половые губы, и даже волосы на лобке.
"Давай?" вопрос прозвучал одновременно.
Мишка перемотал запись на начало. Не в силах терпеть, ребята стянули штаны и начали дрочить. Такого оргазма они не испытывали ешё ни разу в жизни.
Отдохнув немного, Мишка выключил камеру и спрятал её в шкаф.
"В следующий раз позовём Любку!" подмигул он Кольке.
Возможно, будет продолжение...
Все имена изменены. События, описанные здесь действительно имели место в реальности.
Я хочу поведать вам историю, которая случилась со мной и моей сестрёнкой, когда наши родитель уезжали в деревню на юбилей... Так вот, мы остались вдвоём (кстати, мне 16, а её 19).
Сестра сразу же позвонила своему пацану и сказала, чтобы он приезжал...
Моя сестра-девушка 19 лет, с грудью 3-го размера, офигительными ножками, очень даже приятной внешности, прямо скажем КРАСАВИЦА!!! И наичудеснейшеё попкой. Не носит лифчика, от чего её груди прыгают при любом движении, и так и норовят выпасть из халатика, который кое-как скрывает её бритую киску (это я узнал, когда она однажды набухавшаяся в дрыск припёрлась домой и завалилась спать на мою кровать...тогда я узнал много нового о своей сестре, и первым (!!!) трахнул её в задницу, но это другая история)
Я думаю, что все догадались, что они начнут делать в скором времени... Т.к. я отнюдь не из бедной семьи, у меня были деньги на всякую хрень. У меня лежало, примерно для такого случаю 5 цифровых видео камер и 2 цифровых же фотоаппарата, прибор ночного видения и всё это подцеплялось к компу.
Когда сестра пошла в душ, то я установил в её комнате две видеокамеры. В душе я установил фотоаппарат (уже после того, как она вышла), а в ванной камеру. Ещё одно камеру в родительскую спальню, ещё одну на кухню, и фотоаппарат зал, так что ни одной комнаты не осталось без наблюдения, и все камеры были установлены идеально, их не видно и картинка просто отличная, т.к. я занимался фотографированием в своё время...
В этот вечер я решил не ходить к своей подружке, кое-как отмазавшись, что у меня болит голова и я ложусь спать.
Наконец пришёл Коля, Анькин (так зовут мою сестру) парень.
Они пошли пить чай, не зная о том, что я даже это вижу (наивные))).
На кухне у меня стоит барная стойка длинной метра 3. Они сели рядышком, т.е. с одной стороны, Коля сначала обнял мою сестру, потом они долго целовались, во время поцелую он полез рукой к её грудям, перед этим не забыв снять с неё халатик...какие же всё-таки у моей сеструхи сиськи...они перестали целоваться, Коля пошёл вниз к грудям...поцеловал один сосок, затем второй, потом присосался к нему, от чего Анька слегка застонала и начала жадно хватать воздух ртом. Он спускался всё ниже и ниже, от чего Анька закинула голову назад и её шикарные волосы повисли в воздухе. Коля уже подобрался к её киске и начал её вылизывать, от чего у меня встал, чуть не порвав штаны член, Анька вскрикнула, что я слышал это не из колонок, а так, из кухни...
Так как я установил камеру вместо одной из лампочек в кухне, так, что её не видно вообще, я видел всё... Они перешли на пол и легли в позу 69, так что Анька оказалась сверху...по их движениям и звукам я понял, что Анька кончила 2 раза, а Коля ещё ни разу.
Видимо первыё раз уже был на подходе, и он ТАК кончил, что моя сеструха поперхнулась, сползла с него, а он всё спускал и спускал, что она снова принялась сосать, только уже встала раком. Они, уходи из кухни, они вымыли пол от спермы и пошли к ней в комнату, не зная, что всё, чем они занимались на кухне у меня снято и сохранено...Хех...
В комнате они сразу приступили к делу, точнее к сексу...
Он бросил её на кровать, сказал, чтобы перевернулась на живот и резко, со всего размаху всадил свой не маленький член, так, что моя сеструха сразу с криком кончила...её комната через стенку, т.е. соседняя... и начал с дикой скоростью долбить её п@зду с такой скоростью, что Анька за 3 минуты (я засекал) кончила 6 раз (я считал). Они еб@лись без презервативов, но он всё равно кончил в п@зду, от чего сестра получила ещё один оргазм и на время потеряла сознание...
Коля потеребил её за соски, сильно сжал их, но она был в отключке, он ущипнул её за клитор, всё равно ноль эмоций и ушёл в ванную. Зашумела вода и он залез в ванную и закрыв глаза лёг...
Я не стал терять времени и пришёл к сестре в комнату...вот это зрелище...она лежит на спине, ноги раскиданы в разные стороны, из п@зды течёт сперма, от такого зрелища я чуть не кончил, но как-то удержался. Быстро стянув штаны до колен я всадил её так, что она очнулась, прошептала... "Коля, трахни меня ещё...", и вырубилась снова... я её оттрахал с такой скоростью, с какой ни разу не ебал ни одной девчонки. Кончил, пусть и быстро, зато выплеснул в неё 3-хдневный запас спермы с такой силой, что она начала вытекать из пизды с моим ещё стоявшим хуем. Я попросил её обсосать мой член и как я и надеялся, она не открывая глаз принялась за работу, я ещё раз кончил её, уже в рот и отправился в комнату. Когда я взглянул на монитор, то Коля всё ещё лежал с закрытыми глазами и рукой чуть-чуть теребил свой поникший член. Вдруг дверь открылась и вошла Анька...она села на унитаз, с характерным звуком поссала, встала и бухнулась в воду к Коляну. Он спросил всё ли в порядке, она вместо ответа впилась в его губу поцелуем, от чего его член начал подниматься и упёрся как раз в клитор (у меня камера было как раз над ванной) и потихоньку добрался до заветной дырочки, и всадил в неё, она аж подпрыгнула от такого проникновения, вылив на пол очередную порцию воды...
Они трахались минут 20 после чего Коля кончил в неё ещё раз и они пошли спать... Те 2 фотика и камера мне не пригодились в первый день, но был ещё второй...
(продолжения следует)
Теперь Бархат ничего не понимал. Теперь он не знал, что делать. Ежик в тумане, слепой музыкант во мраке ночи, он не знал и не понимал, стоит ли шевелить рукой, двигаться вправо или влево, а если и двигаться, то с какой целью.
Еще вчера все было предельно ясно и просто. Всё выстраивалось в простейшую логическую цепочку событий и явлений; цепочка имела самое незначительное количество ответвлений и узлов. Утром светило солнце - на лоб водружались зловеще черные очки - легко догонялся строптивый трамвай - лекции тянулись долго и приторно, как конфета-тянучка - толчея до отвращения вкусно пахнувшей столовки обволакивала пчелиным гудом голодного студенчества - в тихой сиреневой аллее плавно взмахивали страницы толстой книги - кривились в неестественной суперменской ухмылке губы приятеля - с трудом, несмотря на жару, глоталось скверное водянистое пиво в грязной, но на редкость гостеприимной пивнушке на задворках вселенной - несколько пластинок в цветастых конвертах, устало прислонившихся к проигрывателю, вызывали непонятное уныние от невозможности решительного выбора музыки (она вся была одинаково хороша) - сероватого оттенка вечерняя прохлада боязливо вползала на балкон - и, наконец, о долгожданный миг на подступах к полуночи! умопомрачительных размеров морской бинокль приятной весомостью наполнял ладони.
Бархат ждал этой минуты. Ждал ежедневно и ежечасно. Опутанная дремотной вязкостью священная минута принимала осязаемые, хотя и невразумительные, формы, и засыпая, в мыслях он прижимал ее к себе и вместе с ней тонул в тягучей истоме сна. Всю ночь ему снилась эта минута, она плавала над ним в сиропе ночи, щекотала легким пухом крыльев. Просыпался он от радостного предощущения неизбежной и радостной встречи с ней, с этой минутой, приход которой представлял собой такой же неукоснительный закон, как смена дня и ночи.
Поэтому глаза Бархата распахивались сами, без всякого усилия с его стороны, и тяжесть предстоящих дневных забот не имела никакой власти над уверенным восторгом неизбежного счастья. Поэтому Бархата не пугали ни комсомольское собрание или поход к стоматологу или что-то иное из разряда неприятной необходимости. Поэтому ни предстоящий экзамен, ни очередное объяснение в деканате из-за пропущенного семинара не накладывали тени на его лицо, всегда светящееся ровным кротким светом. Поэтому ни дождь, ни снег, ни даже торнадо за окном не могли разрушить его всегда приподнятого, как у спартанца или деревенского дурочка, настроения. Впрочем, у дурочка могут отобрать какую-нибудь убогую, но милую его сердцу игрушку, спартанца огорчить малодушие соратника. Подложить Бархату заметную и ощутимую для него свинью судьба затруднялась. Невзрачной незаметной для окружающих минутой, песчинкой сокрушительного потока времени, он был защищен, как скафандром, от всех невзгод.
Если бы его попросили сказать, чем ему видится его душа, он не задумываясь назвал бы своей душой восхитительно искрящуюся субстанцию, которая постоянно грела изнутри его солнечное сплетение. Ту самую субстанцию, которой оборачивалась вожделенное мгновение, его мгновение, в дремотном преддверии своего начала, после которого в мире уже не существовало ничего, кроме могучего оптического туннеля, соединявшего его воспаленные глаза и тех двоих, слившихся в совершенном балете любви.
- Ну что, Байрон Верленович, (пауза, попытка заглянуть в глаза) - сегодня опять?
Ему нужно отвечать. Но, Господи, как не хочется! Как надоело...
- Что опять?
- Опять будешь смотреть? (нужно быть коброй, чтобы совершить такой кульбит шейными позвонками).
- Имеющий глаза да унюхает.
Что тут скажешь?! Приходиться отшучиваться. По-идиотски. По-другому не получится. На идиотский вопрос - идиотский ответ.
(Струйка дыма красиво тает на фоне небесной лазури).
- Значит будешь...(вздох тяжелый, как сама судьба).
Ариана - девушка тяжелых мыслей, подстать своему телосложению. Она внушительна, убедительна, монументальна. Особенно бедра. Они убеждают раз и навсегда - да! человек - царь природы! С такими мощными бедрами, растолкав (или просто придушив) всех остальных божьих тварей, человек не может не стоять на вершине... И при этом Ариана троюродная сестра Бархата, что само по себе мало что значит. Если бы не одно обстоятельство: Ариана без памяти влюблена в Бархата. Такая незадача.
Но даже факт ее влюбленности не был бы страшен, если бы она не испытывала жестокой внутренней необходимости постоянно наблюдать за объектом своей страсти. Наблюдать так, чтобы он постоянно чувствовал ее заботливый взгляд, а еще лучше и горячее взволнованное дыхание где-нибудь в районе затылка. Она могла часами сидеть напротив, за спиной Бархата, созерцать его прическу, лабиринт уха, складки на брюках, не произнося ни слова. Когда вас пристально разглядывают час за часом - это мучительно, но когда посреди четвертого часа наблюдений, вдруг из ничего и - самое главное - посреди тишины рождается глупый-преглупый вопрос - от этого взбеситься любой. Но Бархату нельзя позволить себе подобное удовольствие.
Весенние дни они проводили в аллее, неподалеку от храма науки. Бархат листал толстенный учебник по сопромату, старательно запоминая гигантские формулы. Ариана сидела рядом, тихонечко, почти не затягиваясь, покуривая болгарские сигареты.. Иногда она не выдерживала.
- Лучше бы ты завел себе нормальную девушку, ходил бы с ней в кино, готовился бы к экзаменам, дарил цветы или мороженное покупал.
- С тобой готовиться к экзаменам - самое милое дело, никто с тобой не сравнится в превращении учебного процесса в каранавал. - Непрочитанная страница переворачивается, потому что ничего другого с ней просто не сделать. - А мороженное...
Другой на его месте давно бы использовал толстенный кирпич учебника по наиболее верному назначению, обрушив его на голову Арианы. Голова ее выглядела так крепко, том "Сопромата" при всем желании вряд ли нанес бы ей сколько-нибудь ощутимые увечья , а воспитательная цель была бы достигнута.
- Держи-ка 15 копеек, мороженное продают за углом, ты знаешь.
Худшего оскорбления для Арианы не выдумал бы алкоголик дядя Леша, живущий с ней в одном подъезде и имевший отвратительную привычку в состоянии легкого подпития приставать к Ариане с неуклюжими комплементами, от которых она на пару недель впадала в чёрную меланхолию. Предложить ей в наглой, неуважительной форме мороженное! Как и все сладкое, мороженное в ее понятии относилось к категории ядов. Никотин же, напротив, представлялся не только не вредным, но и полезным для похудания веществом. Весьма и весьма.
- Вы свинья, Александр, - в подобных случаях оскорбленная Ариана всегда переходила на "вы", даже в общении с родственниками.
- Ну почему же? - Сдержанно-приветливая улыбка, делавшая Бархата похожим, как ему казалось, на американского президента, мягко заскользила по его лицу. - Мадам, даю ноготь на отсечение - вы ошибаетесь. Пари готов держать, что сказанное вами совершенно лишено всяких оснований. И более того, вы опасно заблуждаетесь. И заблуждение ваше особенно опасно от того, что носит характер наивный и искренний, Мадам...
Все. Сопромат остался не у дел. Уделом его теперь - служить подобием Евангелие, на котором в порывистом молитвенном жесте сжались пальцы Бархата.
- Мадам, уже падают листья...
Сигарета десантирует на газон - значит, поблизости появился чужак, который может быть смущен видом молодой благовоспитанной, но курящей девушки. Повернув голову, Бархат и в самом деле видит помятого мужичка, примостившегося неподалеку на скамейке. Но мужичок совершенно отрешён, и пристрастие Арианы к никотину его волнует также, как и объёмы выплавки стали в стране. Кажется, дело не только в нём. Цеппелин Арианы облаком повисает над скамьёй.
- Грязный вуайер!
Уходит. Шикарные бедра даже не шелохнутся, отвердев в приступе праведного негодования. Бархат брошен в омут недоумения по поводу словарного запаса и эрудиции девушки, проявлявшей и то, и другое с частотой солнечного затмения. Чуть поодаль, на другой скамье сидит щуплый человечек в задрипанном плаще из болоньевой ткани. У человечка огромные мохнатые брови, словно украденные с физиономии генсека. Зачем они украдены, не знает никто, в том числе и сам человечек. Найти на них управу он не в состоянии. Вот они сами по себе и прыгают по его лицу в угаре шаловливости, иногда застывая в замысловатых геометрических фигурах и начиная сначала свою уморительную круговерть. Рожи, которые строит человечек до того невероятны и омерзительны, что любой другой с содроганием бы отвел глаза. Но не Бархат. Он едва сдерживает смех.
Тепло и тихо на всей Земле. Даже в загаженной вонючей пивнушке, которой тихий и теплый свет июньского вечера дарит уют и спокойствие. Среди дюнообразных скоплений окурков, рыбных останков и прочих объедков расположились отблескивающие янтарем кружки Бархата и его приятеля. Посетителей на редкость мало, а те, что притаились в углах, на редкость скромны и незаметны. Бархат с приятелем стоят почти в самом центре зала за высоким столиком, и в их сгорбленные фигуры надежно уперт предзакатный солнечный столб. Когда Бархат смотрит на приятеля, ему приходится щуриться - и все равно, ему виден лишь колышущийся силуэт, плавящийся в яркой ауре. Надо бы отодвинуться, сменить позу или удалиться в тень, но Бархату лень двигаться, а приятелю все равно: он стоит спиной к светилу, пристально созерцает дно своей кружки сквозь толщу пива и монотонно гундосит, не обращаясь, кажется, ни к кому.
- Мне смешны твои представления о женщине. Если ты хочешь, чтобы у тебя что-нибудь когда-нибудь даже в самой малой степени получилось хотя бы с одной из них, тебе следует в корне поменять свои взгляды на женскую природу. Вот ответь мне на простой вопрос, абстрактный, заметь, вопрос: в круг твоих знакомых пробралась женская особь из совершенно иной социальной группы, например, маляр или, если тебе больше нравится, приемщица стеклотары…
Не обращая внимания на саркастическое хмыканье собеседника, приятель продолжает:
- Да… Сможешь ли ты иметь с ней такие же отношения, как, скажем, с учащейся музыкального училища или студенткой архитектурного института? Что - молчишь?
- Какая разница…
- Большая!
- Дай договорить. Какая разница кто она, а кто я. Главное то, что между нами.
Приятель на секунду цепенеет, сражённый чёткостью формулировки, но тут же приходит в себя.
- Хорошо. Поставим вопрос по-другому: считаешь ли ты, что женщину можно поставить на одну доску с мужчиной? Молчишь? И правильно делаешь. Потому что ты - никогда - не - задавал - себе - подобных вопросов. Ты всегда восхищался женщиной, но никогда не задумывался над тем что она и кто она.
Стараясь не ослепнуть окончательно, Бархат поднимает голову и неуклюже защищается:
- И что же: можно ставить ее на одну доску?
- Можно... Конечно... Если ты хочешь попасть в такое дерьмо, из которого тебе уже никогда не выбраться... Передай-ка мне бутербродик... Да. На другую какую-нибудь доску женщину ставить, может быть, и можно, и даже нужно. Но эта доска должна лежать не то чтобы рядом с твоей, а скорее поперек. Понимаешь?
Шел второй час их содержательной беседы.
Духота была подобна подростку - нагловатая, но тщедушная, недоразвитая. Ее развитию основательно мешал бармен Кеша, угрюмый тип, внушающий уважение мощностью носа, скул, и торса. Создавая чувствительные воздушные завихрения, в его боксерских руках точно ласточки порхали кружки. Шапки пены сидели на них, как влитые. Суровое достоинство, с которым Кеша выполнял свою работу, вызывало у большинства клиентов тихую дрожь в коленях. Заговаривали с ним редко; честно обменяв свои 25 копеек на смирившуюся и переставшую порхать кружку, почти каждый удалялся в торжественном молчании. Высказать вслух сомнения в первозданности напитка мог только человек начисто лишенный всяких моральных принципов и инстинкта самосохранения.
Бархат слушал приятеля вполуха, и его откровения были чем-то вроде солоноватой закуски к пиву. Сам Бархат пиво никогда не закусывал, да и пил его в небольших количествах, мелкими осторожными глотками, холодное или теплое - все равно, чем вызывал негодование товарищей, считавших, что Бархат просто путает пиво с коньяком.
- Вот за спиной у тебя ярчайший пример обаятельного, совершенно самодостаточного полового гангстеризма, - приятель легко кивал в сторону ничего не подозревающего Кеши. - Счастье его состоит в том, что у него нет никаких таких особых заморочек по отношению к женщинам...
- Каких таких никаких заморочек?
- Ну, если тебе так угодно - комплексов, что ли? Хотя это не совсем уместное слово в данном случае. Дело даже не в том, что человек взвешивает или не взвешивает свои поступки по отношению к женщинам. Отношения с ними его не то чтобы не волнуют, они как бы сами собой разумеющиеся, а, следовательно, не стоят затрат серого вещества. Он не задумывается о смысле секса. Не задумывается, заметь, также как и ты, но по-другому. Его бессмысленность иного рода.
В июньской пивной собственный голос казался Бархату неуместным, как шелест сентябрьского ветра.
- Да, говорю я, проблема сексуальности не является для Кеши предметом для размышлений, также как она не является проблемой для кроликов, сусликов и прочей живности... Ха, ха, говорю я в то же время. Зачем Кеше задумываться и тратить и без того резко ограниченный запас все того же серого вещества, если у него изначально верные установки, от природы верные?!
- И в чем же они заключаются?
- Да ни в чем! Курица - не птица, баба - не человек, - вот его единственный принцип в отношении с женщинами. Поэтому у него все просто. Они сами летят к нему, как мухи на..., ну или как бабочки к огню. Их не слишком замысловатую дамскую природу неумолимо влечёт его животный магнетизм Ему остается только взять любую понравившуюся ему самку, тащить в свою берлогу, где делать с ней все, что душе угодно. Хоть в бараний рог скручивать, хоть черепаху делать, хоть бобра... К вящему взаимному удовольствию, - приятель наслаждался своей речью не меньше, чем пивом. - И заметь, что при этом он не нуждается ни в каких дополнительных средствах. Тем более в биноклях.
Бархат опустил полупустую кружку на жирную пластиковую поверхность столика невыносимо медленно, но все равно - резкий звук удара превосходила все ожидания. Приятель, наверное, впервые за вечер поднял глаза и недоуменно покосился на Бархата.
- Разве это бархатное, - сказал Бархат, глядя в кружку, словно надеялся найти в хлебаемой жидкости что-то приятно родное, созвучное его прозвищу, а нашел только дохлого таракана, - это в лучшем случае "жигулевское", да еще и порядком разбавленное.
В переводе сказанная им фраза означала: "Убью эту Ариану. И когда она успела разболтать?".
У выхода его рикошетом достала внезапная и зловещая Кешина ухмылка, адресованная двум извивающимся девицам за широким окном пивного заведения. Девицы зазывно щекотали пальчиками воздух. В их кошачьих глазах стекленела похоть.
Вечер был пуст, как бутылка, стоящая у балконной двери. В углу дивана сидел Бархат в излюбленной позе "пассажира, отставшего от Титаника и теперь прислушивающегося к тихому ропоту океана". По стенам ползли густые пятна тополиных теней, натыкаясь друг на друга, подрагивая, кувыркаясь, подпрыгивая, сползали вниз, на пол, где продолжали дурашливую игру, забавляющую ленивый взор единственного зрителя, способного оценить незатейливое светопреставление.
Квартира была пуста. Ее ничуть не наполняло присутствие оцепенения, которое источал Бархат. Оцепенение не имело ни формы, ни веса, ни запаха, ни вкуса, ни цвета. За окном переговаривались люди и автомобили, крутилась пыль, изредка сновали бывшие и настоящие домашние животные, вдоль осторожного потока ветра с достоинством плыли иссушенные деревья, - все находилось в движении и производило впечатление жизни, но поскольку - бессмысленный трепет пыли и белковых тел не стоил внимания Бархата - ни звуки, ни образы улицы ничуть его не волновали, и значит, не имел никакого отношения к жизни.
Пустую квартиру не мог наполнить и сам Бархат, обладавший достаточно четкими формами упитанного тела, внушительным ростом и не менее внушительными размерами головы, рук, ног и всех остальных частей тела. Но физические показатели Бархата не имели значения, поскольку все органы бездействовали почти совершенно. Было в этом что-то сродни мудрому искусству индийских аскетов, несмотря на то, что о хатха-йоге Бархат имел смутное представление: способность к отрешенности входила в набор его природных свойств. Правда, раньше, до того, как в руки Бархату попалось бинокулярное чудище, оно, это свойство не играло роль первой скрипки, да и самим хозяином вряд ли ценилось по достоинству. Зато теперь...
С недавних пор Бархат редко слушал музыку в одиночку. Редко перелистывал страницы книг, впитавших соки чужой фантазии, при дневном свете; при искусственном, если его пальцы и касались каких-либо страниц, то только тех, которые радовали глаз стройностью поэтических столбцов.
Слишком большее нечто заполняло самого Бархата, всю его внутреннюю, невидимую миру полость; слишком большое и слишком значительное, чтобы оказаться - пусть даже на самое короткое время - менее увлекательным, чем пустопорожняя суета за окном или проявления чужого гения. Нечто подступало к горлу, состояло из переживаний, волнений и страхов, тщательно замешанных на ожидании грядущего вечернего спектакля - он мог преспокойно сорваться и для этого нашлась бы тысяча причин. Нечто плескалось внутри Бархата, как в неуклюжем, но тончайшем сосуде.
Будь у Арианы чуть больше воображения, она увидела бы в углу дивана не постылого и любимого Бархата, а именно сосуд в голубых прожилках и блестках бродившего в нем ожидания. Но она видела только Бархата, любимого и постылого.
- Ты окончательно рехнулся - двери не запираешь.
Она стояла на пороге комнаты, румяная, немного взлохмаченная уличным ветром-хулиганом. Зарядившаяся солнечным электричеством, копна рыжих волос искрилась, создавая некое подобие ореола. В этот миг ее, с некоторой натяжкой, можно было бы назвать красавицей: темный проем двери скрывал ее безобразные бедра.
- Пришел я только что и выйти собирался снова, - лениво парадируя Потрясающего Копьем, соврал Бархат. - За хлебом.
- Точно, рехнулся. После шести хлеба нет ни в одном магазине. разве что сухари.
Ариана скинула босоножки - почти грациозно, вернулась к входной двери, тщательно ее заперла. Заговорила почти как аристократка:
- Пари готова держать, что кусочек сервелата внес бы разнообразие в твое однообразное существование.
В подтверждение своих слов она вынула из сумки пару свертков.
- Колбаса колбасой, а выпить у меня нечего, - посчитал нужным предупредить Бархат, в то время как Ариана по-хозяйски накрывала стол. Позу он даже не пытался поменять.
- У тебя родители когда возвращаются из отпуска? - как бы невзначай поинтересовалась Ариана, пропустив мимо ушей его слова.
- Недели через три, не раньше. Точно не знаю.
Ненужные вопросы, гурманские приготовления и излишнее волнение, - все говорило о том, что Ариана намерена приступить к решительным действиям. Бархату следовало бы предпринять что-то, по крайней мере что-то предостерегающее сказать безумной девушке, но, с одной стороны, ему просто было смешно (как всегда), а с другой - просто лень.
Из волшебных глубин сумки Арианы появилась на свет бутылка "Каберне", высоко ценимого претендующим на эпикурейство студенчеством.
- Что празднуем-то, милостивая государыня-рыбка?
- Ничего. Просто настроение у меня хорошее. К тебе вот в гости пришла.
- В последнее время я не испытываю чувства голода. Даже не знаю почему.
- Я знаю.
- И почему же?
Ариана молчит, скромно, по-монашески потупившись.
- Лучше открой бутылку, не мне же с ней возиться. Я все-таки - дама.
В какой-то степени она права, и Бархату ничего другого не остается, как приступить к поискам вечно теряющегося штопора. Поиски сумбурны и забавны - отчего-то переворачиваются стулья, слетают со стола тарелки, к счастью не разбившись. Но Ариана, кажется, ничего не замечает.
Наконец вино разлито в бокалы, которые в свою очередь вознесены к потолку.
- Я пью за тебя, - Ариана торжественна как на пионерском посту у вечного огня, - точнее, за все лучшее, что в тебе есть и что ты до сих пор не сумел уничтожить.
- То есть за мои здоровые легкие некурящего?
Но Ариана уже выпила.
Некоторое время проходит в полной тишине. Ариана старательно поедает колбасу. Бархат следит за работой ее челюстей.
- А я хочу выпить за агентство скандальных новостей, которое всеми своими достижениями полностью обязано тебе, милое мое, солнышко мегаполисное.
Ариана даже поперхнуться не смогла достоверно. Она выпила коктейль из оскорбления, сухого вина и пренебрежения, даже не помышляя попросить объяснений. Ей остается одно, перевести разговор в иное русло - ведь не отношения же она пришла выяснять.
- Поставь музыку. Помнишь такую веселенькую, у тебя прошлый раз играла, когда мы с тобой загорали.
Ах, да! Как же он мог забыть такое событие полное деликатной интимности и щекочущей нервы легкой непристойности.
В прошлый понедельник, как раз перед самым экзаменом по сопромату, Ариана явилась предложить поездку на пляж. На пляж? Какой, к чертям собачим, пляж?! Бархат даже опешил - у меня завтра либо Армагедон, либо Холокаст - третьего не дано, если я не сдаю экзамен, "стипу" мне не видать как своих ушей. Сам он стоял перед ней в одних плавках - родственники все-таки, чего стесняться, да и кого - Ариану?! - не смешите. Сам он во время сессии на пляж ездить ленился - далеко, душно, да и прочитать удается от силы одну-две лекции, которые тут же выветриваются из головы под шум волн и плеск пива. С утра до глубокого полудня солнце било прямой наводкой по окнам квартиры; убивая двух зайце, он обычно валялся на балконной кушетке, загорая и зубря сопротивляющийся материал, лишь иногда выбегая к холодильнику, где заранее устанавливался бидон с квасом, или в душ.
Так что же мне одной на пляж ехать? Если хочешь загорать, могу предложить только свою кушетку. И то только в том случае, если не будешь мешать. Не буду, не буду, можешь не сомневаться. Ее голос звенит убедительной медью, в которой слышится не только готовность молчать, но и - если потребуется - готовность к самобичеванию. У Бархата мягкое сердце. Проходи, раздевайся, загорай. Ему даже в голову не приходит, что за буря разыгрывается сейчас в терзаемой сомнениями и страстями душе бедняжки Арианы. Она остается с ним наедине, что само по себе ничего не значит, но нужно (можно?) раздеваться почти совсем под предлогом приема солнечных ванн - и чем все это может кончиться? Пусть они и родственники - но ведь седьмая вода, а он все-таки какой-никакой мужчина, еще неизвестно не захочется ли ему пышного тела Арианы (оно хоть и неказистое, но кто знает, какие идеи могут возникнуть в расплавленных солнцем и сопроматом мужских мозгах). Опасность. Но сколько же в ней приятного в этой опасности. Если полезет - дам ему пощечину. А не полезет... будет дураком. Остается только уповать на то, чтобы расплавленность его мозгов осталась в пределах санитарных норм.
Бархат уже давно сидит на балконе, уткнувшись в конспекты, не забыв предварительно включить магнитофон с новомодными песенками в стиле диско, воодушевление которых проносится мимо него, навсегда застревая в Ариане. Возбужденная и нахальная, она мечется по комнате, разбрасывая одежду и собирая ее в одно место - на спинку стула, - и уже почти окончательно решает загорать "без верха". Она даже расстегнула застежку бюстгальтера, но в этот поворотный момент звучит лишенный всяких сексуальных обертонов голос троюродного братца: "Захвати кваску из холодильника, глотку промочить".
Так несколько часов в полном безветрии и безмолвии на самом солнцепеке сидят- лежат-корчатся, не прикасаясь к друг другу два полуобнаженных, слегка отделенных друг от друга прилипчивыми мелодиями. Саркастический англосаксонский тенорок выводит "The light goes down ", будто издеваясь над самим процессом приема солнечных ванн на раскаленном бетонном пяточке между панельной стеной и балконными перилами, но Бархат не слышит их, а Ариана не понимает. Она спросила бы, что это значит, но ей не позволено открывать рот. Поэтому она героически исходит потом в полном молчании. Как героиня сказки Андерсена. Только вот лебеди ее никогда не прилетят.
Так проходит день. Солнце впопыхах улепетывает за противоположный скат крыши. Нарочито благодушная, вся распаренная и красная Ариана идет в душ, "по рассеянности" оставляя дверь чуть приоткрытой. Бестактный и рассеянный Бархат появляется у ванной комнаты через пару минут, некоторое время тупо созерцает нагое изобилие дальней родственницы; он такой же распаренный и красный, объемистый том прижат к груди. Ариана, скрипя зубы, не замечает наглеца. Но когда, эротично заломив руки за голову в каком-то водоструйном порыве, так чтобы плюшевые очертания ее грудей имели наилучший ракурс, она поднимет глаза, Бархат уже исчез, а дверь плотно прикрыта. Сеанс окончен. Благодарная публика смиренно расходится по домам.
Снова в воздухе истома сладкой музыки, снова ироничный англосакс предупреждает о том, что "гаснет свет", Ариана в поэтической печали стоит у постепенно сереющего окна, Бархат поглядывает на часы.
Когда на дне бутылки остается всего несколько капель и голодная ночь уже торопится заглотить всё и вся в свою утробу (аппетит ее тем более велик, что времени для обжорства у нее почти нет); когда уже надо идти домой, запинаясь и в слезах, или устраивать скандал с битьём посуды, криком в лицо и нежеланием слышать собеседника, обратившегося вдруг мерзкой жабой, которая способна лишь сплевывать яд и жгучую кислоту со своего жала, - когда уже бесполезно ждать, Ариана решается, чувствуя себя, по меньшей мере, жертвой "темного царства", нежной и гибкой, непонятой и оболганной!
- А что если нам с тобой попробовать, - говорит она как бы невзначай, наливая остатки вина в свой бокал. Колодец ее голоса звучит на удивление ровно, и только в незримой его глубине угадывается смятение. - Я посчитала, сегодня можно. Не сомневайся.
Она делает вид, что пьет, глядя на него сквозь мутную влагу и стекло.
Бархат смотрит на часы.
Просторы Родины - необъятны и непостижимы они даже для тех, кто по недосмотру, попустительству или благоволению небес имел неосторожность родиться здесь (что же говорить о тех, кто по глупости или из-за кошачьего любопытства ищет среди здешней необозримости потрясающих его тщедушную душонку новых впечатлений). Просторы Родины с приветливым спокойствием взирают на любого, кто возникает в их пределах и кто покидает их. Просторам Родины все равно, что и как происходит внутри их необъятности, отчего и как проистекает непрекращающееся жизненное копошение, отягощенное или, наоборот, не отягощенное излишним мыслительным напряжением; промозглым ветром тоски веет по всем щелям родных просторов, высказать причину которой нельзя, потому что ее нет, как нет и простого объяснения тому, откуда взялись посреди хрупкой в своей миниатюрности планеты необъятные и непостижимые просторы, с необоримым то замирающим, то закипающим вновь клокотанием страстей внутри их. Возникнуть на этих просторах можно только случайно, от незнания, от беспредельной тупой тоски, отнимающей все душевные силы у тех, кто несет ответственность за продолжение коловращения жизни, даже не подозревая о своей ответственности. Те, кто задумываются над тем, что же происходит, вряд ли похожи на здешних. Подозрительны и они сами и их непривычно осмысленные поступки, более или менее плотно упакованные в целлофан прагматизма. Их трудно любить, они ищут себе подобных и радостно сосуществуют друг с другом, не замечая вокруг себя почти ничего, кроме самих себя и своего целлофана. Девушка, осененная знаменем Щорса, может только догадываться, но не должна, не может знать обо всех тонкостях проявления собственной женской физиологии, иначе она рискует предстать в глазах друзей чем-то вроде марсианского монстра. Бархат именно так и взглянул на свою давнюю подругу, открывая в ней ранее не различаемые ложноножки, щупальца и клешни.
К своему счастью, Ариана была слишком взволнована, чтобы заметить дикий взгляд Бархата. Он и сам вскоре понял свою оплошность - в конце концов, мало ли у кого какие ложноножки, зачем пришельцев смущать?! Сделав вид, будто что-то вспомнил, он кинулся в кухню, отрыл посильнее краны и, радуясь тому, что Ариана не видит, как он прекрасно подражает геометрическому рожестроению, которому он научился у бровастого человечка с аллеи, проворковал оттуда:
- Ариш, ты знаешь, как я к тебе отношусь... Я бы рад... Но не сегодня... Мне надо кое-что обдумать... Может быть, завтра...
Глубокая омутная тишина была ему ответом. Девушка медленно и размеренно, как дуэлянт, подошла к холодильнику, открыла, аккуратным поставила пустой бокал на полочку, прохрипела: "Аста маньяна" и ушла.
Бархат подумал, что не мешало бы ее проводить. Но потом решил, что в таком состоянии Ариана, обычно способная справиться с двумя распоясавшимися пьянчугами, зароет под асфальт не менее десятка хулиганов
Балет начинался. Гасла огромная люстра дня и посторонней шумной бестолковой жизни. В фиолетовом сумраке терялась фальшивая позолота отделки ни к чему не ведущих и ни к чему не обязывающих мыслей, фраз и отношений. Начинался грандиозный спектакль. Бархат сидел в ложе, дрожащий от предвосхищения восторга. На сцене, только для него одного, для единственного поклонника и зрителя два великих актёра приступали к великой пантомиме жизни.
Всё происходило медленно, в каком-то раз и навсегда определённом ритме. Гасился свет, раздвигались шторы-зановес. Зритель никогда не задавался глупым вопросом, для чего, собственно, раздвигается занавес. Обычные люди, наоборот, всегда плотно задёргивали шторы с целью предотвратить всякую возможность вторжения посторонних взглядов в их частный спектакль: они боялись, что пресный, скучный и бездарный он, их спектакль, способен вызывать лишь зевоту и раздражение. Но балет, который созерцал Бархат, не имел к скуке обыденного семейного соития никакого отношения. Для этого балета было очень важно, чтобы светили софиты звёзд, чтобы вселенная могла без лишних усилий принять, растворить и рассыпать на Млечном Пути капли любовной влаги танцовщиков, чтобы те глаза, которые старались уловить каждое содрогание мускулов актёров, не заволакивала слеза напряжения, мешающая ответственному процессу созерцания.
Итак, раздвигались шторы, и при неверном, но всегда откровенном свете ночника с вращающимися внутри него разноцветными рыбками, они начинали раздевать друг друга. Первое действие. Картина первая. Конечно, первый акт был скорее ритуалом, чем импровизацией, но Бархат мог поклясться, что полного повторения не было ни разу. Всегда происходило что-то новое, неожиданное, пусть пустяк - какое-то новое движение проникновения его руки в её трусики (не сзади, например, как всегда, а спереди), пусть незначительное плотоядно-похотливое движение её губ с вызывающе торчащим между ними кончиком языка, когда после решительного сдёргивания брюк происходило чудесное явление его царственного члена.
У Бархата не было под рукой программки, объяснявшей и комментирующей действие, программки, содержащей имена исполнителей. Но ему и не требовалось понимать смысл происходящего: как истинный эстет он получал удивительное удовольствие от возможности чувственного проникновения в самую сердцевину сказки, царящей на сцене. Ему не нужны были настоящие имена исполнителей: он давно - с первого спектакля знание их имён явилось к нему в яркой вспышке сексуального разряда: в приступе необычайного, больше уже никогда не случившегося с ним во время созерцания балета, оргазма он понял, что их имена не могут звучать иначе, как Лесная Колдунья и Орфей. Да, именно так. Имя - вторая сущность, и в их именах, отсвечивающих лучами легенды о неприкаянных гордецах и романтических изгоях, Бархат находил то, к чему тянулась его истерзанная серой беспросветностью дней натура. Конечно, Лесная Колдунья не могла быть Эвридикой, анемичной красавицей из царства мёртвых. В блаженные минуты апофеоза в ней клокотало что-то изумительно звериное, будто вольная рысья душа просвечивала сквозь её смуглую кожу языками неукротимого пламени. И только воплощению Орфея могли принадлежать эти никогда, даже в самые жаркие моменты, не закрывающиеся, всегда устремлённые в лицо любимой тёмные глаза; решительные, но в то же время мягкие, как воск, руки; крепкие, играющие матовыми бликами луны, бёдра.
Когда на них не оставалось ничего, кроме тонкого белого браслета на лодыжке Колдуньи, начиналось второе действие - самое изящное, самое тонкое с точки зрения эстетики, но и самое продуманное. Иной раз Бархат с содроганьем пойманного с поличным вора обжигался искрами взгляда Орфея или спотыкался об озорное выражение глаз проказницы Колдуньи. Но всё происходило настолько стремительно, что испуг Бархата быстро проходил. Продолжая созерцать, он шепотом убеждал себя в том, что ему, мол, показалось, что это просто расшатанная нервная система. То же самое происходило и в следующий раз: он ловил их взгляды, точно доверчивых бабочек, летящих на свет его души, пугался, но тут же успокаивал себя тем, что этого просто не может быть, что ему показалось. К вспышкам томления и испуга, которое обычно сопровождало второе действие, он вскоре привык настолько, что уже просто ждал их с извращенным нетерпением истинного эстета.
Фантазия Орфея не знала границ. Лесная Колдунья во всём следовала за ним, и лишь когда тот подавался изнеможению возбуждения, вырывалась вперёд, придумывая что-нибудь необычное, вряд ли способное возникнуть в быстром, но весьма прямолинейном мужском сознании. Бархату такие моменты нравились особенно. Казалось, что Орфей исчезал окутанный объятьями, поцелуями и ласками партнёрши, как личинка плотным панцирем куколки. В такие моменты на сцене царствовала гибкая спина Колдуньи с тонким пунктиром позвоночника посредине и овальные ягодицы, налитые неизбывной королевской грациозностью. Всё остальное время Орфей, уподобившись Пигмалиону, лепил из любовницы причудливые, почти немыслимые, но великолепные в своём совершенстве фигуры. Особенно Бархату нравилось, когда Орфей придавал Колдунье позу виолончели, держа одну руку на её затылке, другой - лаская нежную розовость между доверчиво распахнутыми ногами; смычок заменял ему собственный рот, алчно впивающийся в сосок одной из грудей. Впрочем, вряд ли авторство этой композиции всецело принадлежало Орфею, - нечто подобное Бархат видел в Эрмитаже, в зале Родена.
В третьем акте актёры отбрасывали разум. Ни о каких фантазиях не могло быть и речи. Подчиненные Её Величества страсти, они сливались в одно существо, которое смущало, потрясало и влекло Бархата. Смущало его то, что одна из составляющих этого существа носила явно мужские черты. Потрясало сила, сквозившая в каждом движении этого существа, неукротимая, дьявольская сила, сравнимая разве что с лавиной Везувия. Влекло Бархата ясное ощущение того, что он такой же, как это существо, точнее его составляющие - чуткий, нежный, решительный, проказливый, сильный, мягкий, сообразительный и абсолютно естественный.
Как только кончался третий акт, гас ночник с рыбками и сцена погружалась в непроглядную темноту.
Но Бархат ещё долго сидел в своём кресле, предаваясь мечтательным погружениям в мизансцены, только сверкнувшие перед его взором. Иногда он думал о той, кто исполняла главную женскую роль.
И откуда бы в городе, посреди бешенного ритма завода по производству амбиций, гордыни, алчности и тщетных надежд, посреди зачумленного миазмами рассудочности и рационализма тесного асфальто-бетонного пространства, было взяться ей, Лесной Колдунье? Какая-то связь прослеживалась с появление в городе лесных великанов - лосей, - случившееся, по рассказам очевидцев, прошлой лютой зимой. Захвативший у тайги приличный кусок пространства, мегаполис продолжал свою ползучую оккупацию, заражая прилегающие к нему леса настороженной безжизненностью. Лесные жители стремились удалиться в глубь родных и кишащих настоящей жизнью чащоб и выгнать их в город могла только какая-то острая необходимость. Такая, например, какая, видимо, заставила саму Лесную Колдунью явится в царство искусственного света, искусственных жилищ, искусственных слов и отношений.
Сессия, при всей её тягомотности, завершилась глухим крещендо последнего экзамена. Мягкое и ровное тепло заполняло всё пространство дня, свободное от зубрежки. Впрочем, прозрачное дневное тепло неспешно разбавлялось туманной алкогольной струей. Укрывшись под сетчатым покрывалом лесного полумрака, на берегу тихого лесного пруда, компания студентов пыталась дать отдых уставшим мозгам.
Бархат с удивительной для себя лёгкостью набрал необходимую для полного расслабления дозу и отполз в тень куста жасмина, лениво наблюдая за тем, как движения и речи соратников по учёбе утрачивают осмысленность и приобретают забавную незавершенность. "Выпьешь?". "Пропущу, пожалуй". "Дело хозяйское. Дёрнем что ли, мужики. Бог с нами и хрен с ними!". И нестройное крещендо содвинутых эмалированных кружек.
Веселье набирало обороты ("А как Петька объяснял Василь Иванычу что такое логика и философия, знаете?"). Солнечный поток неспешно лился на обнаженные плечи. Легкие шалости ветерка ерошили уже высокую, готовую к сенокосу траву, и раскачивали яркие капли цветов, разбрызгивая в пространство разноцветные капли бабочек и прозрачных стрекоз. Среди полуголых студентов чопорно царила, одетая в черное, Ариана, ненароком увязавшаяся за жаждущей алкоголя компанией. Кажется, ее пригласил приятель Бархата.
С утра, не в силах томиться ожиданьем встречи с друзьями, он успел заглянуть к своей любимой бабушке и тайком отхлебнуть браги из огромной бутыли, хранящейся в чулане. Пить ее приходилось мало того, что с оглядкой, но еще и через особую латунную трубку, в использовании которой приятель достиг высокого совершенства. Высоту питейного искусства приятеля Бархат оценил, побывав однажды вместе с ним в гостях у его бабушки. Вкусить легендарной бражки в полной мере ему помешала его природная неловкость, всегда служившая определенным препятствием для использования шпаргалок, в тот раз усугубленная еще и смятением перед удивительными способностями бабушкиного внука.
Бархату было скучно думать о том, что в приглашении Арианы на пикник решающую роль сыграла полупьяная похотливость приятеля. Гораздо интересней казалось находить триста сходств и различий с реальной картиной перед глазами (полуголые разнузданные юноши и сдержанная, почти не пьющая, Ариана в полном облачении) и изящной композицией "Завтрака на траве". Кроме того, он нашел весьма здравой мысль о том, что колорит зримой реальность приближается к великолепию красок Ренуара, и совершенно и впал в дрему.
Сон в летний полдень.
Снилось ему изящное великолепие невероятного. К нему тянулась пара тонких бледных рук. Ее рук - Лесной Колдуньи. Его лицо приятно щекотали мягкие длинные волосы - ее волосы. И ее лицо закрывало от него небо и звезды, весь посторонний мир, лишенный какого-либо смысла. Он не мог видеть, но странным образом все-таки видел другую пару рук, крепких смуглых мужских рук, тянувшихся к талии Лесной Колдуньи. Руки, сочетавшие в себе аристократическое изящество и победоносную решимость. могли принадлежать только ему - Орфею. Теперь их было трое. Теперь исчезли невидимые визуальные нити, соединявшие их. Теперь их связь стала осязаемой, телесной. Движения чресл Орфея мягко передавались бедрам Лесной Колдуньи и тончайшими судорогами переливались в мышцы Бархата. Втроем они создавали, властвовали и подчинялись одному и тому же ритму, завораживающему совершенством первозданности. Тело Лесной Колдуньи источало дурманящие запахи дикого леса, и они тонули в них, растворялись в них, распадались на прозрачные лепестки и радужные брызги, кружили друг над другом и сливались в единое, невыносимо ослепительное облако, которое, даже являясь его частью, Бархат все-таки мог обнять, прижать к груди и задохнуться, от невыразимой, проистекающей из самых тайных глубин естества, нежности.
Небольшой южный город нежился в теплом солнце. Море принимало в свои объятия, уставшие от зимы тела отдыхающих.
Прошла неделя, как супружеская пара приехала отдыхать. Легкий загар уже покрыл их молодую кожу. Беспечность отдыха и купания, нежность и любовь друг к другу. Ночь приносила прохладу и наслаждение. Каждый день. Но не в эту ночь…
День прошел, насыщенный как всегда. Пляж, купания, спорт – в этот день было всего особенно много. Он сидел на балконе, расслабившись в кресле, и курил, глядя на ночные огни по берегу моря. Она вытянулась на кровати и смотрела на него. Почувствовав ее взгляд, он обернулся, и в его глазах зажглась нежность, а на ее губах появилась улыбка.
- Ты что на меня смотришь? – спросил он.
- Любуюсь на своего мужчину! Ты такой красивый!
- Да перестань, мужчина не может быть красивым.
- Может, ты красивый, потому что я тебя люблю!
- Я тебя тоже люблю!
Он с удовольствием смотрел на нее, думая, как ему повезло с женой. Красивая, сексуальная. Длинные волосы были разбросаны по подушке, глазки цвета янтаря, чуть пухлые губки. Круглые плечи, упругая грудь с вишенками сосков, плоский живот, выпуклый гладкий лобок, женские бедра и точеные икры, и маленькие ступни с фиолетовым лаком на ноготках. Он сидел обнаженный, и она сразу заметила его возбуждение.
- Ну что у нас «мальчик» такой беспокойный, никак ему не отдыхается! – засмеялась она.
- Была ты жената на такой красивой женщине, тебе тоже бы не отдыхалось!
Она встала с кровати, подошла к нему. Его лицо оказалось напротив ее лобка.
- Кто красивая – я? Да я просто страшна, как ночь!
- Ты да, - улыбнулся он, - а вот «она» просто красавица!
- Кто, вот эта! - она расставила ножки в стороны, и положила руку на лобок, - «она» только и может губки дуть, да слюнки пускать, - ее палец скользнул между набухшими губками и стал блестящий от влаги.
- Ну и целуйся с ней, раз она красавица!
Он обхватил ее за ягодицы и притянул к себе. Язык скользнул между губок, лаская клитор. Она вздрогнула и застонала. Руки его гладили ягодицы, бедра. Она как могла широко расставила ножки, отдаваясь его языку и рукам. Резко оттолкнув его голову, она опустилась на голени и обхватила его член губами, стараясь как можно глубже поглотить в себя. Он запустил одну руку в ее волосы, чуть надавливая и отпуская, второй рукой ласкал грудь, наслаждаясь ее упругостью. Ее губы отпустили член, и язык стал ласкать яички. Язык скользнул вверх по всей длине, и член снова погрузился в ее ротик. Он смотрел сверху на водопад ее волос, тонкую талию и круглые ягодицы. Ее рука скользнула себе между ног и стала ласкать губки. Почувствовав, что он сейчас кончит, она попыталась отстраниться, но он надавил ее голову вниз, и теплая жидкость толчками стала заполнять ее ротик.
- Фу, противный! – она встала с колен, - Ты немного горький, поменьше кофе и сигарет. Я пошла в душ, неудовлетворенная. Какие вы мужики эгоисты, все себе да себе, – она остановилась в дверях душа и показала ему язык.
Он блаженно потянулся и пошел к ней. Она стояла под душем. Встав рядом, он обмылся и оставив ее наслаждаться водой, ушел. Завалился на постель и закрыл глаза. Она долго любила плескаться и когда вышла, он уже спал. Попыталась его растормошить, но бесполезно. Он что-то пробормотал, перевернулся на живот, и его дыхание снова стало ровным и спокойным.
Она вышла на балкон и облокотилась на перила. Воздух был теплый и пах морем. Спать не хотелось. С танцплощадки пансионата доносилась музыка. Она приняла решение. Войдя в комнату, еще раз глянула на него, накинула на себя длинный белый легкий сарафан, даже не одевая трусиков. Расчесала перед зеркалом волосы. Сарафан облегал все ее тело, соски просвечивались сквозь ткань. Пуговицы были спереди, по всей длине, и она расстегнула их снизу, выше середины бедер. Покрутилась перед зеркалом, каплю духов за ушки и на шейку. От одной мысли, что она пойдет в таком виде, без трусиков, в полупрозрачном сарафане, на танцы, ее лоно снова стало мокрым и горячим. Надев босоножки на каблучке, тихонько закрыв за собой дверь, она стала спускаться по лестнице. Она знала, что он проспит до утра, и вся ночь у нее впереди…
Как только щелкнул замок в двери, он до этого, вроде крепко спавший, резко поднялся с постели. Натянув на себя темную футболку и джинсы, он пошел за ней. В окно на лестнице он увидел, как она вышла из дверей центрального входа и пошла к выходу из пансионата. Он быстро сбежал по ступенькам, и пошел за ней, держась в тени деревьев. Белый сарафан был хорошо заметен. Дома отдыха растянулись вдоль моря, один за одним. Она прошла несколько штук, и свернула в ворота одного. Он шел за ней. Она пошла в сторону танцплощадки. При каждом шаге ее сарафан распахивался, обнажая то одно, то другое бедро. Придя на танцплощадку, она встала в сторонке, разглядывая людей. Он встал в зарослях кустов, в нескольких метрах от нее, чуть сзади. Ему прекрасно все было видно, и соски, стоявшие, толи от возбуждения, толи натертые материей сарафана. И темную ложбинку между ягодиц, просвечивающихся сквозь тонкую ткань.
Она чуть пританцовывала под музыку. Люди веселись, танцевали, пили пиво и лимонад. Многие мужчины, смотрели в ее сторону. Когда заиграл медленный танец, один из мужчин, стоящих неподалеку, направился к ней. Он был высокий, темный, в светлых джинсах и белой майке, подчеркивающей, его широкие плечи. Он шутливо наклонился, приглашая ее на танец. Она кивнула, и они вышли на площадку. Одна его рука обхватила ее талию, другой, взяв ее руку, он отвел в сторону. Танцевали они, на расстоянии друг от друга, как в классическом вальсе. Он что-то говорил, она улыбалась, что-то отвечала. Танец кончился, они отошли вместе к скамейке и сели. Она положила ногу на ногу, сарафан распахнулся, почти полностью открывая ее гладкие бедра. Они продолжали разговаривать, его взгляд скользил по ее бедрам. Следующий медленный танец они танцевали уже не классически. Он обхватил ее обеими руками за талию, она обвила ему шею, и они танцевали, тесно прижавшись к друг другу. Его руки скользили по ее спине и иногда опускались на ягодицы. Ее бедро было между его ног, оно двигалось и сильно прижималось к его паху. Он увлек ее к раю площадки, где было мало народу и тень от деревьев. Его губы стали целовать ее ушко, шею. Она откинула голову и прикрыла глаза, отдаваясь мужским губам. Он запустил ей руку в волосы и наклонил губы к ее губам.
Они стали целоваться, страстно и жадно. Его рука скользнула вниз, к расстегнутому сарафану и накрыла лобок. Она убрала его руку, и потянула за собой, где была дорожка между кустарника. Наблюдавший, двинулся за ними. Они прошли в самый дальний темный и безлюдный угол парка. Там стояло большое дерево, к которому и прислонилась женщина. Мужчина снова жадно впился в ее губы, она также ему отвечала. Его руки ласкали ее грудь, через ткань сарафана, зажимали между пальцами сосочки. Они были такие дикие и страстные, молодые и безумные. Его руки скользнули вниз сарафана и расстегнули пуговицы до самого верха. Распахнув сарафан, мужчина отодвинулся, любуясь открывшимся зрелищем. Потом опять стал целовать ее лицо, шею, губы опустились до груди, язык двигался вокруг сосочков, задевая их. Губы сомкнулись на ореоле соска, зубы впились в сосок. Девушка застонала и выгнулась, подставляя ему грудь. Ее руки сняли с него майку. Он гладил ее икру, бедра. Рука скользнула к лобку, ощутив жаркую влажность. Он двинулся вниз, стал целовать ее бедра, рукой лаская лоно. Он поднял ее ножку и стал целовать пальчики на ноге, сорвал босоножку и стал ласкать каждый пальчик, то облизывая его языком, то обхватывая губами. Он вернулся к ее бутону, она широко раздвинула ножки, и его язык и губы стали пить ее нежную влагу.
Палец скользнул внутрь, один, за ним и второй. Безымянный палец, смоченный ее влагой, скользнул в попку. Она чуть присела, пуская мужчину к своим всем прелестям. Язык ласкал клитор, пальцы проникали в обе дырочки. Женщина сама стала все быстрей и быстрей насаживаться на пальцы. И вот ее стон, сжатые бедрами пальцы и влага, оросившая его руку. Она опустилось на корточки, он поднялся. Были видны раскрытые большие губки, а между ними, как лепестки малые, все блестело от большого количества влаги.
Мужчина тоже был сильно возбужден, джинсы, казалось, лопнут от напряженной плоти. Девушка стала гладить его член через джинсы, сжимая и разжимая руку. На ее щеках был румянец, губы, опухшие от поцелуем, в глазах страстный блеск. Она стала целовать и покусывать его плоть через ткань. Намучивши его, она расстегнула пуговицу и молнию, и член буквально вырвался из плена. Мужчина, даже не дав ей взглянуть на него, обхватил ее голову и погрузил член в ее ротик. Он вошел на всю длину и обратно. Вперед-назад, вперед – назад. Потом он рывком поднял ее на ноги, развернул и наклонил вперед. Ее руки уперлись в дерево, он вошел сзади в ее лоно. Быстрые, глубокие, сильные толчки. Она одной рукой продолжала упираться в дерево, второй ласкала себя, проникая пальчиком, вместе с его членом в свой цветок. Несколько раз наслаждение захлестывало ее, пока мужчина достал член и стал кончать ей на круглые ягодицы.
Когда они успокоились, она сидела на коленях возле дерева, прижавшись к нему плечом. Мужчина сидел рядом, что-то говорил, гладил ее по волосам. Она, вырвавшись из нирваны, попросила его уйти и сказала, что придет еще. Он встал, оделся и, поцеловав ее волосы, ушел. Она так и осталась сидеть, разморенная любовью.
Наблюдавший, вышел и пошел к ней. Увидев мужа, девушка улыбнулась. Он подошел, скинул с себя одежду, опустился на колени перед ней, стал целовать ее лицо, вдыхать запах ее волос, пахнущие чужим одеколоном. Рука опустилась на лобок, пальцы заскользили по мокрым губкам. Влаги было столько много, что она стекала вниз, между полушариями попки. Он положил ее набок, лег сзади. Ее ягодицы были мокрыми, ее дырочки были обе влажные и скользкие. Она подняла одну ногу, и уперлась в дерево. Он стал водить головкой по ее губкам и попке. Потом приставил член к попке и медленно вошел в нее. От большого количества влаги, он вошел легко и безболезненно. Он стал быстрей и быстрей двигаться в ней, рукой лаская ее губки, проникая пальцами вглубь, чувствуя через перегородку, как двигается его член. Движения были недолгие, возбуждения этого вечера было слишком велико. В последний момент он вытащил член и приставил его к клитору. Горячие сильные струи ударили, заставляя ее застонать. Она напряглась, по ее телу прошла дрожь, и она обмякла, прижавшись спиной к его груди. Он уткнулся в ее волосы, и они лежали несколько минут, наслаждаясь близостью.
- Я плохая девочка, да, Любимый? – тихо спросила она.
- Нет, ты сама лучшая! – ответил он.
- Я все правильно сделала, так как ты хотел, и мы мечтали?
- Да, спасибо, Любимая!
- И тебе спасибо! Я тебя люблю!