Хочу поведать вам свою историю, которая случилась со мной прошлым летом. Это даже не история а рассказ об одном лете, которое изменило мое представление о женщине и мужчине, о мировоззрении вообще, а также позволило мне, прикоснуться к закрытому, доселе мне неизвестному.
Итак лето. Я, мне тринадцать лет. Моя мама, ей тридцать пять, небольшого роста, немного полновата, всегда веселая, но вместе с тем интелегентная женщина. Мой отец, всегда серьезный, молчаливый мужик. Решили отдохнуть у моей тети, это у маминой сестры, она старше мамы на два года, и зовут ее Люда. Место это недалеко от Великих Лук, что-то типа дачного поселка, смешанного с деревней, стало одним из самых интересных мест в моей жизни.
Приехав и разместившись в доме у тети Люды, я сходил осмотрел окрестности, но интересного ничего не нашел. Местные пацаны меня не особо привлекали, так как рос я мальчишкой примерным, в основном учился, и не занимался всякой ерундой, которой обычно занимается молодежь моего возраста. Вообщем первый день прошел скучно. Вечером все собрались за столом, кроме нашей семьи и тети Люды, присутствовал ее муж, их дочка Надя, (она на год старше меня) и еще какие-то люди. Вечер был веселый, они на редкость оказались компанейскими людьми и протекал с водочкой, закуской, музыкой, довольно хорошо. Тут я позволю отвлечся на минуту от своего рассказа. В последнее время мне стало не хватать чего-то, я засматривался на девченок в школе, пытался краем глаза глянуть в журналы, которые одноклассники приносили в класс, вобщем я начал мечтать о том, как увидеть голую женщину, хотя бы увидеть, т.к. и в мыслях не допускал какой-то секс, хотя был наслышан о нем довольно много. И вот я на вечеринке, на улице накрыт стол, играет музыка, над столом повесели лампу, люди начинают танцевать, приглашать меня, и я, чтоб не идти танцевать, потому что не умею, решил пройтись вокруг дома.
Когда я уже почти обошел дом, и подходил к углу, я услышал голоса, и чтобы меня опять не заметили и не потащили в круг, я запрыгнул в палисадник и присел, свет из-за угла падал так, что присевшего меня в темноте не было видно. Из-за угла появились двое, я не знал эту парочку, но хорошо видел их, они были изрядно подпивши, и подойдя к заборчику за которым сидел я, начали шептаться: - У тебя есть салфетка? - сказала девушка, - да откуда..? ссы так - сказал мужик начиная расстегивать ширинку и достав свой член, из которого тут же хлынул поток переваренного пива. Девушка же, повернувшись ко мне спиной, резко задрала юбку, спустила трусики и нагнувшись, пустила струю мочи с шумом падающую на какие-то лопухи. Я сидел не жив не мертв, подробностей я не видел, потому-что было темно, но белый зад с темным разрезом, светился и в темноте. Когда они закончили я выскочил из укрытия, прибежал в дом, держа в голове увиденное и долго сидел, не понимая что-же произошло, внутри все тряслось, руки дрожали, член стоял.
На следующее утро, весь день ходил со странным ощущением, вспоминая происшедшее, которое не выпускал из головы. В этот день Надя, моя двоюродная сестра, пригласила меня на речку, я как-то неохотно, но согласился. Надя мне не очень нравилась, она была выше меня, крупная такая деваха с конопушками на лице и густыми длинными русыми волосами. Но тем не менее, я согласился.
Купаться я отказался и мы просто гуляли по берегу, говорить было абсолютно не о чем и это как-то напрягало обстановку. - Хочешь покурить, - вдруг выпалила Надя, я опешил. Вообще-то я пробовал пару раз, но честно говоря мне не понравилось, поэтому я ответил, что нет. Но Надя настояла, сказав, что они с соседкой частенько балуются, - покурю я, а ты рядом посиди - сказав это, она юркнула под какой-то сырай. Сарай этот оказался баней, стоящей на восьми столбиках, с полтора метра от земли, очевидно, что бы не затапливало, когда поднимается вода. Вход в баню был с пригорка и она как-бы нависала над землей, все это "помещение" под баней было обшито редкими досками и только сбоку был лаз, очевидно специально проделанный, для того, чтобы можно было туда время от времени наведываться, тут же были спрятаны и сигареты. От других дверей бани тянулась дорожка ведущая в воду, для ныряния. Внутри лежали несколько пустых ящиков, наверное для посиделок, чем мы и занялись, разговоры за сигаретой пошли быстрее и я уже чувствовал себя не так скованно, как полчаса назад. Надя оказалась довольно общительная девчонка, и еще через полчаса она мне уже нравилась.
Так прошел еще день.
Походы под сарай продолжались, иногда с нами присутствовала и Надина подруга Ира, моего возраста. В свои тринадцать лет она выглядела совсем девченкой, худенькая, с худой черной как смоль, косой, но мне кажется нравилась и она, наверное играли гормоны. И вот в один из дней моего отдыха, встретившись в очередной раз во дворе, и перекинувшись порой фраз, мы с Надей отправились под сарай. Заморосил дождик и было приятно сидеть под теплой баней и глядеть на реку. Вдруг, наверху что-то стукнуло, пол бани заскрипел. Кто-то наверное пришел мыться. На улице совсем стемнело, надвигалась гроза, под баней стало совсем темно. Было хорошо слышно, как наверху ходят, как вдруг, откуда-то сверху на нас упал луч света. В потолке (полу) была решетка с множеством отверстий величиной с палец, через которую снизу прекрасно просматривалось помещение бани. - О, смотри! - произнесла Надя - Кто-то будет мыться. Я вздрогнул, поняв, что еще через момент, там наверху может появиться голая женщина. А рядом Надя, что делать, а вдруг там моя мать, а вдруг отец. Ситуация подсказывала "делать ноги", но желание хоть одним глазом взглянуть в это отверстие, превысило все.
А мысль о том, что я могу увидеть там свою мать, подняла предмет в моих штанах. Сердце билось. Надя первая припала к дырке. Я тоже немного поколебавшись, уставился в отверстие в потолке. Так как, решетка была размером с небольшую книгу, нам пришлось почти коснуться щеками друг друга, чтобы попасть глазами в дырки. Скрипнула дверь и в маленьком помещении появился голый мужик, - Ого! Дядя Витя, - протянула Надя, - Иркин батька. Мужик сделал два шага к нам, так что его хозяйство оказалось прямиком над нами, и пока он возился с печкой, мы могли разглядывать, вернее сказать Надя могла разглядывать, его. Я хотел возмутиться, мол, хватит, мне было стыдно, но какая-то сила держала меня. Глянув на Надю, я понял, не уйдет. С какой-то страстью, с улыбкой на лице, застыв, смотрела она на предмет моего возмущения. Тем временем, мужик повернулся, подкинул парку, сел на полку, взял в руки свою писку, залупил, перебрал яйца, потряс ею, почесал волоса над ней, натянул кожу обратно, окинул взглядом хозяйство, закрыл глаза и в томном блаженстве откинулся на полке.
Еще скрип, и у входа возникает Ирина мама, тетя Галя, от увиденного у меня помутнело в глазах, белое, голое, женское тело в полтора метра от меня, взгляд взорвал черный волосатый треугольник между ног, сиськи с темными сосками, немного полноватые, даже большие, какие-то секуднды я пожирал взглядом тетю Галю, стараясь запомнить все, что видел. Я срисовывал каждую складочку на ее теле, но взгляд все равно опускался на низ живота. Я рассматривал ее волосики, старался увидеть, что же за ними, но тщетно, сверху волос было меньше, там проглядывала кожа, а ниже к ногам образовывался целый куст, который торчал во все стороны. - Ну что, интересно! - шепнула мне Надя. Я молчал, да и ответить не мог, в горле пересохло. Не отрываясь я смотрел в дыру. А дальше происходило следующее: Немного походив Галя подошла к мужу, взяла его член в руку, открыла головку, поводила рукой вверх вниз со словами - ну вставай мой дорогой,- потом присела так что ее зад оттопырился и из него вылезли те-же волоса, что были впереди.
Она сидела на корточках перед мужиком, и как-будто игралась с его членом, то потрясет его, то кожу на головке стянет, закроет опять. Надя не отрываясь смотрела на это зрелище. - Сейчас минет, будет делать - сорвалось у Нади. Впервые это слово я услышал от нее, но что это такое уточнять не стал, а наблюдал, что-же будет дальше. Через секунду его член был у нее во рту, голова ее двигалась взад вперед, то всасывая, то выпуская член изо рта. Дядя Витя хрипел, и шептал какие-то слова, какие, было не разобрать, только потом заговорил громче - Ирка, не спеши, а то брызну - от этих слов тетя Ира замедляла темп. - Ну хватит, давай жопу - сказал он, развернув жену головой вперед на вторую полку, так что ее задница была на уровне его торчавшего вверх члена, Надя видела сейчас во всей его красе, покрасневший кол дяди Вити торчал вверх, немного покачиваясь, кожа съехала, и распухшая малиновая головка целилась в тети Галину жопу, вернее в то место откуда вылезал пук волос. Взяв член в руку и немного потыкавшись головкой в это место, дядя Витя всунул его между булок своей жене.
Затем он бешенно задвигался взад вперед, втягивая - вытягивая его из дырки тети Гали. Большие сиськи ее качались из стороны в сторону, жопа вибрировала как холодец при каждом его ударе. Потом он задвигался быстрее, собрал ее сиськи в руки, начал мять их, раздался крик - конча-а-а-ю! - член вынырнул из черных кустов, и через секунду выпустил струю белой жидкости, затем еще и еще, обрызгав всю теткину жопу. - Зашибись - сказал он - теперь можно и помыться, и вышел из бани. А тетя Галя повернулась к нам, взяла ковш с водой, присела на корточки перед дыркой и начала мыть свою черную мочалку, ее лицо было прямо перед нами, я даже испугался, но она ничего не подозревая увлеченно терла себя между ног. А я разглядывал ее, то и дело проскальзывающие между пальцев складки кожи ее промежности, пытаясь запомнить ее устройство. Между ног все горело, мой член казалось лопнет от давления изнутри. Завершила просмотр желтая струя, вырвавшаяся из недр ее тела, откуда то из середины раскрывшейся щели, прямо в решетку, под которой находились наши любопытные лица.
Не успев толком отскочить, брызги все же попали мне на лицо, Надю тоже задело, даже сильней, на ходу стирая ссаки тети Гали мы бежали в сторону дома. На ходу попращавшись мы разбежались по хатам. Заскочив предварительно в туалет, я начал мять свой занемевший член, вдруг какая-то волна прошла по телу, электрическим разрядом, ударила по яйцам, и такая же белая струя с шумом стала извергаться из щели члена. Такого кайфа я еще не испытывал никогда в жизни. Прийдя домой я сразу лег и отрубился.
Проснувшись назавтра, и прокручивая в голове события вчерашнего дня, я так и проходил со стоячим членом до обеда, после которого уединившись в кабинке туалета и произведя вчерашние манипуляции со своим членом, отправил порцию жидкости на стенку туалета, представляя себя на месте дяди Вити. Вообще после этого события меня атаковала навязчивая идея поселиться под баней, дабы еще раз лицезреть это чудо, называемое сексом. И этот случай подвернулся. Так как на дворе были выходные, народ засобирался в баню, а это были надина бабуля, надина мама, и собственно Надя. Об этом я случайно услышал от своей матери. В глазах моих опять потемнело. Представляя, что я увижу Надю, увижу что у нее между ног, у меня чуть крышу не снесло. Но взяв себя в руки я отправился к бане, от которой уже тянулся дымок. Не залезая под баню, я пристроился в ближайших кустах, ожидая гостей. Через час они пожаловали. И не зря я засел в кустах, подойдя к дверям бани, Надя спустилась к дырке, заглянула внутрь и убедившись, что там никого нет, побежала в баню. Я рванул к ней тоже. Засев на месте, я достал член и потихоньку массируя его приготовился к встрече голых тел.
Пол наверху скрипел, люди раздевались, первой в баню вошла надина мама, не буду описывать подробности ее тела, так как взгляд мой зацепился за ее волосатый треугольник и не отпускал его ни на секунду, разве что, когда она отворачивалась. После, как мне показалось долгого ожидания, появилась Надя, ее голое тело как будто стало больше, взрослее, наверное из-за того, что сиськи ее с набухшими сосками казались больше в голом виде и между ее ног была вагина взрослой женщины, волос было не много, не как у ее мамы или тети Гали, но они были длинные и тянулись прямо из разреза между ног, который в отличии от других женщин хорошо просматривался. Вообщем вагина была как бы взрослой и в то же время детской, потому что виднелась щелка, это меня очень удивило, так как я думал, что у взрослых женщин щелки нет или она где-то глубоко между ног. Когда она стояла боком, виднелась вся длина нижних волос, они были намного длиннее, чем у ее матери, а спереди треугольник был уже и прозрачнее.
Пока я занимался разглядыванием и анализом, зашла бабушка, видно она долго раздевалась, сиськи ее висели, как впрочем и морщинистый живот, а внизу тоже лохматился здоровенный куст, только волосы были какие-то выцвевшие так, что щель между ее ног была тоже хорошо видна оттуда правда торчали какие-то складки, но это не испортило моего интереса, а только подогрело. Но недолго мне пришлось разглядывать бабушкину щелку, глаз мой перехватил зловещий Надин взгляд. Она сидела на полке и смотрела прямо на меня. Я дернулся, убрал голову от дырки, но было поздно, она меня заметила. Было стыдно. И я немедленно, не дожидаясь пока меня застигнут на месте преступления, убежал к дому.
Увиденное не давало мне покоя, в мозгу засела картина "в бане", и хотя Надя, как-то странно на меня глядела, я не подавал ни малейшего вида, что там был я. Но видимо успокоится я не мог (целыми днями я ошивался возле бани), что скорее всего и заметила Надя. И уже на завтра, я заметил компашку, которая двигалась к бане. Через три минуты я сидел у заветной дырки на ящике, и достав свой член потихоньку готовил его к просмотру порно. Как всегда дверь открылась, на пороге появились девушки лет двадцати, обе в теле, с крупными сиськами, между ног у обоих одинаково лохматились темные кустики. Девки показались мне какими-то одинаковыми, я не знал на какой удержать свой взгляд, и подрачивая своего друга, ловил моменты когда они поварачивались ко мне передом, или нагибались попой в мою сторону, выпячивая свои драгоценные щели на просмотр. Короче я так увлекся своим делом, работая рукой, что не заметил тень слева от меня.
Когда я понял, что кто-то смотрит на меня было уже поздно, у дыры под баню, сидела Надя с ухмыляющимся лицом. Я оторопел, быстро спрятав хозяйство в штаны, я сидел неподвижно, как будто ничего не делал, а просто сижу тут, отдыхаю. В груди и голове гудело, позор, пойман с поличным. Молчание нарушила Надя - чем ты тут занимаешся? - Сижу, - ответил я. - А я вижу, что дрочил - парировала Надя. Я покрылся краской, причем весь с головы до пяток, не зная что ответить, промычал что-то нечленораздельное. В голове вертелось, "дрочил" откуда она это слово знает, уже где-то видела такое, или слышала. - Чего сидишь, продолжай, я хочу посмотреть... - На меня ты тоже дрочишь!? Я молчал. - Ну ладно, - продолжала Надя, - я уже все видела, можешь не стесняться. Тон ее сделался мягче. Она подсела ближе, заглядывая в дырку. - Фу, ничего интересного, а где дядьки? - Нету,- промычал я. - Слушай Сергей, давай продолжи, я хочу посмотреть, я тоже для тебя что нибудь сделаю, - Хочешь? От этих слов я обалдел.
Она придвинулась ближе, - ты мне нравишся Сережа, правду говорю. Я прохрипел - ты мне тоже. - Ты видел меня голой - уже шептала Надя. - Да - сказал я. - А хочешь еще увидеть? - Да! - Тогда покажи мне тоже. Я полез в штаны доставая пиписку, руки дрожали неслушались. Наконец то он выпрыгнул из штанов. Она с интересом рассматривала его. Потом расстегнула кофточку, за ней показался белый лифчик. - А можно мне? - с этими словами Надя дотронулась до моего уже раскаленного члена. Я уже хрипел. Неловко обняв ее я долго возился расстегивая ее лифчик, и моему взору предстали две выпуклости с пухлыми сосками. Пока я разглядывал эти прелести. Она водила рукой по члену. Еще через мгновенье мы оказались на земле, я уже стягивал ее трусы мимоходом любуясь ее пушистым лобком, из волос которого немного открывшись, смотрела щелка, внутри которой, виднелись складочки. Не сразу сообразив, что надо делать, я завороженно смотрел на это. Затем взяв член в руку, начал беспорядочно тыкать им в известном направлении. Через секунду он провалился во что-то мягкое, как в теплое желе. Неописуемое наслаждение я испытывал в этот миг, и через минуту выдернув его из вагины испустил несколько порций белой жидкости на ее живот, расстегнутые вещи...
Так я потерял невинность, как впрочем и Надя. Все оставшиеся время, до отъезда мы трахались под нашей баней. И это были неописуемое время в моей жизни.
...Солнце проникло сквозь веки и растеклось по жилам, отзываясь в каждой клетке мозга ошеломительным ощущением неотвратимой бури наслаждения. Особое пристрастие солнечное бесстыдство проявило к члену. Мужская ось Бархата до краев заполнилась солнечной энергией жизни, и желание выплеснуть ее стало просто нестерпимым.
Неизбежное уже совершенно созрело, когда суровый толчок, мотнувший из стороны в сторону грудную клетку, заставил его разлепить медовые соты собственных век. На самом краю последнего момента он выхватил из сверкающей изумрудности дня склоненное над ним маской бесконечного любопытства лицо в обрамлении медного отсвета пышных волос. И тут же солнечная жгучесть, отпечатанная в члене, обрела реальные очертания глухого объема ладони Арианы. И тут же все ушло, рассыпалось, как глупое и досадное наваждение. Эрекция пропала, оставив на пальцах Арианы жалкую каплю нежной влаги. Не вымолвив ни слова, Бархат торопливо застегнул брюки и только потом оглянулся, страшась встретиться с насмешками возможных зрителей. Но вокруг не было никого, кто мог бы по достоинству оценить всю глубину его стыда. "Они ушли в город", - голос Арианы звучал глухо и гортанно, - "до ближайшего магазина". Выглядела она жалко: растрепанная, едва дышащая, с серыми дорожками, оставленными на висках капельками пота; ничего не осталось от чопорной сдержанной дамы, образца воспитанности и морали. "Они ушли, а ты, значит, решила воспользоваться ситуацией. Умно!", - слова укора рвались с губ, но Бархат сдержался. В конце концов, кто, кроме него может понять, что творится в этой не слишком обворожительной головке? Как распирают ее сердце дьявольские желания? Ее вожделение вдруг острой иглой пронзила его сознание, уколов в самый центр того закоулка, где хранились неприкосновенные запасы жалости. Он побрел через поляну, задумчиво срывая разноцветные головки цветов и разгоняя разнообразную насекомную братию.
Шелест трав, сплетенный с совершенными соло птичьих трелей, успокоил его окончательно, и когда на краю поляны он оглянулся к Ариане, не сменившей позы ни на миллиметр, но словно таявшей от отчаяния и зноя, он просто сделал едва уловимый жест, будто зная, что ей этого будет достаточно.
- Ничего не понимаю, - самому себе прошептал Бархат, окончательно смирившись с тщетностью всех своих усилий, и лег на траву рядом с Арианой, оставив руку в глубинах ее взмокшего содрогающегося лона.
Прошло не менее получаса с того момента, когда, забравшись в самые дебри пышного кустарника, они занялись тем, чего хотелось Ариане, и что Бархат решился ей подарить из чистосердечного милосердия. Он делал все правильно - так ему, по крайней мере, казалось. И поначалу исследовательское рвение, подогретое важностью и благородством миссии, помогло ему. Не спеша, как вдумчивый доктор, он совершенно раздел трепещущую Ариану ("И когда она успела так набраться? Что ж ее трясет так то?") и терпеливо, шаг за шагом, как предписывалось проводить предварительные ласки (плохо пропечатанные копии сексуальных руководств к тому времени были уже прочитаны им и всей мужской половиной прогрессивного студенчества от корки до корки), стал осваивать податливое тело Арианы. Как упорный бродяга, как будущий отец соц-реализма, путешествовавший по родной стране от села к селу, от города к городу, он скользил по Ариане от мочки уха к бьющейся жилке на шее, от впадинки у горла к покатому плечу, от запястья к локтевому сгибу, от ямочки пупка и просторов живота к крошечному соску (груди тринадцатилетней девочки рядом с пышной развитостью всего остального провоцировали на сарказм; на Бархата же накатил приступ умиления, поднявший еще выше бушевавшие в нем волны жалости). В какой-то момент он поймал себя на том, что не различает, чем, собственно, он касается Арианы - пальцами ли, языком ли, и только тогда понял, что его прикосновения и даже легкие прикосновения губами к едва покрытому пушистой порослью лобку, заставлявшие содрогаться ее тело, как земную поверхность чрезвычайно близкий удар грома, не отзываются в нем самом ни единым дуновением желания. Он и в самом деле был доктором ее желания, братом милосердия, ни в коем случае не испытывающим ответной агрессии страсти, которой все его естество сопротивлялось как выворачивающему внутренности святотатству.
С удивлением и испугом он бросал иногда взгляды вниз, к своему паху, каждый раз отмечая там полный штиль и безразличие к происходящему. Между делом ему вспомнился Понтий Пилат: член устранился от происходящего и без сомнения умыл бы руки, если бы они у него были. Ничто не будоражило, ничто не трогало Бархата. Не возбуждало даже самое смелое из его продвижений, даже к вагине Арианы (сама мысль о том, что к ней никто до сих пор из плотских побуждений кроме, может быть, самой Арианы, не прикасался к этим девственно нежным орхидееподобным лепесткам, заключала в себе запал возбуждения, который, однако, даже не тлел в безвоздушном - на сей момент - пространстве Бархатового либидо). Незадачливые пальчики Арианы невзначай выдоили из Бархата всю природную тягу к женской плоти.
После очередного, уже более решительного проникновения языком между дрожащих половых губ девушки, задохнувшийся от усердия Бархат как-то сразу смирился с тщетностью своих усилий, откинулся на траву и прошептал самому себе:
- Ничего не понимаю...
Движение воздуха заставило его поднять глаза. Из-за паутины листвы на него глядели шальные глаза приятеля. Точнее, Бархату вначале показалось, что приятель смотрит на него, на самом деле он пожирал взглядом обнаженное тело Арианы, чье кажущееся бесчувствие полностью камуфлировало кипящую под белокожими просторами похоть.
Приятель взволнованно, но хитро подмигнул Бархату, и тот, сразу решившись, подмигнул ему в ответ. Выбора не было. Оставлять Ариану на произвол ее страстей ему не могли позволить все те же жалость и сострадание. Он осторожно извлек руку из измученных и совершенно мокрых глубин промежности Арианы и отодвинулся. Она не пошевелилась. Лишь вишенки сосков чуть качнулись.
Приятель передал ему початую бутыль дешевого вина, ловко и бесшумно извлек свое мужское орудие, гордый вид которого свидетельствовал о его абсолютной готовности к самым фантастическим подвигам, навис на какие-то доли мгновения над распростертой изнывающей Арианой. Пару раз бронебойная головка его члена скользнула по промежности Арианы, сразу же приветливо распахнувшейся к нему во всей розовости, и, не раздумывая более, медленными толчками проник в самую глубь влагалища.
Зачарованный Бархат стоял прямо над ними, пот заливал ему глаза, но он не мог оторваться от этого зрелища. Иногда он прикладывался к огромной, как фашистская граната, бутыли, отхлебывал кислого вина и снова жадно смотрел. Смотрел не потому, что ему нравилось. Наоборот, то, что приятель делал с Арианой, совершено обезумившей (то ли после затяжной пытки Бархата, то ли от боли и осознания дефлорации, то ли от естественной присущей ей похоти), все более поражало своей примитивной безыскусностью, животным стремлением к полному экстазу, угловатой механикой движений, не имевших никакой связи с великой и божественной грацией истинного балета.
Когда уже совершенно ошалевший от мощного выброса адреналина в кровь, но так и не начавший трезветь приятель, решительными движениями повернул впавшую в какое-то гипнотическое состояние Ариану к себе спиной, поставил ее на четвереньки и прижался к ее необъятным ягодицам, Бархат отвернулся: перед глазами всё дрожало и содрогалось, невыносимая боль сочилась из под век, заливала щеки кипятком, невесть каким образом долетевшей из детства, обиды и сводила скулы отчаяньем бессилия.
Он пошел в глубь леса, некоторое время еще сопровождаемый охами приятеля и всхлипами Арианы, но вскоре уже ничто, кроме шелеста растений и трелей птиц не тревожило его оцепеневшего сознания...
Прошла неделя, которую Бархат провел лёжа на диване. Потом прошел месяц. Он изредка выбираясь в лес, к озеру, где не купался, а лишь расстегнув рубаху, сидел, превращаясь в олицетворение тупой зубной боли, не замечая пляжной распаренной кутерьмы. На звонки он не отвечал и никого к себе не пускал. К биноклю не прикасался совершенно.
Потом пошли дожди, затянувшиеся на весь август, и он окончательно залег на диване с книгой в руках, не в силах, впрочем, разобрать ни единой строки, ни единой буквы.
Теперь Бархат ничего не понимал. Теперь он не знал, что делать. Ежик в тумане, слепой музыкант во мраке ночи, он не знал и не понимал, стоит ли шевелить рукой, двигаться вправо или влево, а если и двигаться, то с какой целью.
Однажды, когда, он как всегда один сидел дома, забыв в очередной раз запереть входную дверь, в прихожей раздалось шуршание, шевеление, но Бархат даже не приподнялся на своем диване. Он точно знал, кто пришел, поэтому ничуть не волновался.
Когда он все-таки поднял глаза, то увидел их - смущенных и притворно серьезных, старательно запихивающих неугомонных котят счастья обратно в корзинку сердца. На улице моросило, но не от этого рыжая копна волос Арианы, не излучала солнечного электричества , - она просто исчезла; на ее месте воцарилась аккуратная прически взрослой женщины, от которой веяло теплом домашнего уюта, непривычным покоем и умиротворенностью.
- Ты здесь? - спросили они одновременно, переглянулись, смущенно хихикнули и не зная с чего начать.
Бархат нехотя помог им:
- Я, кажется, опять не запер дверь. Простите меня, - он вздохнул. - Я - идиот. Мне простительно.
Ариана прошлась по комнате, хозяйским жестом раздернула шторы - отчего не стало светлее - и растворилась в кухонном пространстве. От прежней Арианы в ней оставались лишь очертания изрядно похудевших бедер. "Откуда в ней эта легкость", - подумал Бархат, непроизвольно наблюдая за балетными передвижениями троюродной сестры. - "Куда девалась извечная монументальность и слонопатамость? Неужели, это любовь! И чего Мишка в ней нашел? Пигмалион чертов".
- Представляешь, Саша, что Мишка твой говорит, - Ариана из них троих - единственная пребывала в своей тарелке. Она даже пыталась шутить, что раньше за ней водилось нечасто.
- Нет, не представляю, - Бархат едва разжимал губы.
- Он говорит, ха-ха-ха, ты не поверишь - надо же такое придумать, - от смеха она даже поперхнулась куском торта. - Будто бы к нам приезжал "Аквариум", давал квартирный концерт и будто бы он сам лично там присутствовал! Представляешь.
Бархат внимательно оглядел субтильную фигуру товарища, покатые плечи, оттопыренные уши. Отхлебнул чайку и молвил рассудительно:
- Если бы он побывал на том концерте, он с нами бы уже не сидел.
Приятель встрепенулся, готовясь дать отпор клевете, но отчего-то сразу же сник, - видимо, Ариана под столом наступила ему на ногу. "Давно ли кто-то преподавал мне курс "Что такое женщина и как с ней бороться"? Что же теперь с тобой стало, друг мой?".
Когда Ариана ушла на балкон любоваться звездами и курить, стул приятеля шустро, словно сам собой, перескочил поближе к Бархату и, горячее дыхание, пропитанное миазмами одержимости, так ударило ему в щеку, что он невольно отодвинулся и глянул на Мишку удивленно.
- Сам не понимаю, что со мной. Никогда такого не было. Ты ж меня знаешь, сколько я ихней сестры перепробовал. Но чтобы такое родство душ…
Косой взгляд Бархата никак не повлиял на порыв, который давно рвался из груди приятеля и только теперь нашел выход. Наверное, никто из их общих знакомых не понял бы его. Только Бархат. Но Бархату было все равно.
- Мне с ней настолько легко и просто. Я забыл с ней, что такое притворяться, набивать себе цену. Мне вообще настолько осточертело понтаваться. Черт бы побрал эту мужскую привычку - вечно корчить из себя принцев датских. Главное, ведь не казаться, а быть. Быть самим собой. Правда?
- Конечно, - Бархат согласился с легкостью и попытался отогнать от себя воспоминание о голой заднице приятеля и, обхвативших его худые бедра, пятках Арианы. Усилием воли он накрыл досадную картинку изумрудным пологом окружающей зелени.
- Но ты не думай, что я у тебя ее отбиваю или, как говорится, из стойла увожу. Если что, ты только свисни, я сразу же уйду.
- Третий должен уйти, - Бархат сокрушенно покачал головой.
Преданность и сострадание бросили на лицо друга осенний отсвет:
- Она мен все рассказала… То, что между нами… то есть между вами было.
(Бархат дал на мгновение волю собственным бровям, как болоньевый человечек с аллеи; где он теперь, кто ему целует брови?).
Приятель с чем-то мысленно собрался и зашептал еще более взволнованно:
- Ну, не получилось у тебя с ней, с кем не бывает… в первый раз. Неприятно, конечно. Но ведь еще не все потеряно. Сколько еще секса впереди… Ну, если ты очень хочешь, то ведь можно и втроем попробовать. Может быть, получится. Должно получиться.
Ответ закрутился в воздухе сизым сигаретным дымком: "А тебе не кажется, что всё это дрянь, дрянь, дрянь… ужасная!"
Бархат вдруг резко встал.
Решительность и легкость движений Арианы странным образом передалась ему. Рука сама нащупала за книгами футляр бинокля и вынула его расчетливым злым движением.
Он не видел ошарашенных глаз приятеля, не заметил испуганного взгляда Арианы, метнувшейся от балконной двери, словно опасаясь, что будет сметена решительным напором безумной одержимости. Прохлада, текущая с расчистившегося к ночи неба, мягко ударил в лицо и грудь, тщетно силясь остудить и то, и другое. Но тело все же стало еще гибче, еще податливее, а ноги просто подогнулись. Но отступать уже было некуда. Он поднял бинокль на уровень глаз, вдохнул прохладу поглубже и прильнул к окулярам.
В двух мутных по краям кружочках, постепенно сливающихся в один, плясали мириады мошек и жуков, отлитых из чистейшего Типперарского серебра. Сначала они просто мельтешили, но потом выстроились в стройный хоровод и закружились в одном направлении. Все быстрее и быстрее, пока не превратились в невыносимо ослепительную колючую реку, дикую и страшную. И он понял, что эта река зовет его, что без него - Бархата - этой реке, бесконечно стремящейся к бесконечности серебряного моря, не будет хватать одной очень важной капли, без которой ни реке, ни морю завтра уже не блестеть, не бурлить. И прыгнул в нее, в эту реку, чтобы унестись к серебряному морю, растворить в нем тщету бытия и стать одним из его смарагдов.
("И что с ним такое? Не так уж он много и выпил. И психика у него всегда такая уравновешенная!").
Бархат тяжело, как старик, поднялся на ноги.
Если бы он знал куда направить свой порыв, то смог бы выплеснуть его, как опостылевший яд спермы, давно и горячо бродивший в организме, не находя выхода. Но бесполезный и бессмысленный кипяток либидо заливал собой любые ростки связных мыслей и рельефных желаний.
Он обернулся к другу. Тот в позе автопортретного Карла Брюллова, готовящегося к встрече с горячей лавой Везувия, ждал то ли взрыва благочестивого негодования, то ли примитивного приступа ревности. Его гримаса настолько рассмешила Бархата, что Ариана, выходившая в этот момент с балкона, вздрогнула от дикого взрыва его хохота и умоляюще сложила руки на груди. Ее жест - искренний и до невероятного гармоничный, жест, достойный Джоконды, - как печальный витраж, состоящий из разноцветного веселящегося стекла, сплошь пронизывали счастливо-горькие мгновения, которые он, сам не зная того, не ведая своей безмерной щедрости, подарил ей, походя и невзначай. Она не смела просить его о прощении или хотя бы о понимании. Ни о чем подобном она и не могла помышлять. Ариана умоляла его об одном: не покидать ее в ново обретенном мира счастья, любви и покоя. Только сказать она об этом не умела и не могла - чувства перехватывали горло и превращали слова в немые ледышки.
Что-то подпрыгнуло внутри Бархата, перевернулось, словно на батуте, и, найдя равновесие, остановилось навсегда.
- А ты, что об этом думаешь? - спросил он прямо, глядя на дальнюю родственницу с отеческой улыбкой.
- Я… я не знаю… Я, как ты… как вы… Лишь бы тебе было хорошо…
- Тогда вот что: всё равно я так просто не смогу раскрепоститься. Сгоняю-ка я за водкой - еще десять минут до закрытия гастронома. А вы пока готовьтесь!
Ариана сидела рядом, у дивана и скучающе глядела по сторонам. Бархат наблюдал за ней из-под опущенных ресниц.
- Не думай, что я не вижу, что ты проснулся, симулянт, - сказала Ариана, не поворачивая головы. - И что ты себе позволяешь такое. Любишь, чтоб с тобой нянчились? Ни с того, ни с сего, свалился посреди балкона, головой ударился о порог, бинокль - вдребезги. А он денег невесть каких стоит. Да? Зачем ты вообще его брал в руки, если руки уже ничего не держали? Родители-то когда вернутся с дачи? К вечеру?
Вместо ответа Бархат почему-то потянулся к ее круглой коленке и попытался продвинуть ладонь вверх по гладкой ляжке. Ариану как ветром сдуло. Но требовать объяснений она не стала, а просто сказала, переставляя хрустальную вазочку с одной полки серванта на другую:
- Дурак.
- Сам знаю.
- Как самочувствие?
- Я чувствую себя, как новенький скрипящий протез.
- Вот и славно. А Мишка кричал: "Давай вызовем "Скорую"! Давай то, давай сё…" Перепугался страшно. Он в тебе души не чает.
- Сам знаю.
- Вот и хорошо. Я тогда за газетами схожу, а то в твоей конуре даже телевизор отказывается работать. Ну, и в молочный зайду по пути. А потом что-нибудь с завтраком соображу. Согласен?
- Согласен.
Он не встал, - ленивая привычка не запирать дверь уже успела приобрести в его характере устойчивость египетских пирамид. Он лежал, прислушиваясь к равнодушному стуку своего сердца, и не спеша, раскладывал пасьянс из кадров и цитат прошедшей ночи, точнее той ее части, пока алкоголь не подмял под себя окончательно жалко трепыхающуюся способность к запоминанию. Ни чем не кончилась попытка воспроизвести по памяти ощущения постоянно разрастающегося, раздувающегося, как воздушный шар, оргазма, ощущения, которые наполняли ночь, - это он понимал интуитивно. Но, видимо, ночью, в тот самый миг, когда до предела раздувшийся шар оргазма все-таки лопнул - ошеломительно и ужасно (так, что на внутренней поверхности век в алом зареве почему-то возникло видение Брюллова-Мишки, застывшего в вечном ожидании огня Везувия), и ослепительное сияние невыносимого наслаждения начисто стерло из памяти все другие ощущения, может быть, и более изысканные, более тонкие, но, конечно, совершенно не сравнимые по силе с последним, рядом с которым поблекло всё, весь мир, и даже сам Бархат вместе с его непонятной зубной болью души.
Сейчас, ему, расслабленно скользящему под плоскостью нежной бритвы сверкающего утра, казалась забавной мысль, на которой он поймал себя вчера, оставшись один в пустой кухне (влюбленная парочка, не выдержав напора возбуждения, ринулась в гостиную и в пучину секса, предложив ему догонять их как можно скорее). Плеснув себе каплю водки, он попытался услышать в себе хотя бы слабые удары колокола ревности. Ему казалось, что ревность с ее мазохизмом и прочими плетьми помогла бы его желанию, прихода которого он боялся и никак не мог дождаться. Но ревности не было места в его сердце, медленно, но верно заполнявшегося водкой и ночным мраком.
Он преодолевал каждое мгновение, как путник преодолевает многочасовые переходы по пыльной безлюдности неприветливой дороги. Он угрюмо сдергивал трусики с Арианы, подойдя к ней сзади, сдергивал раз за разом, с удивлением обнаруживая в себе решительную грубую силу, так резко контрастирующую с акробатической отточенностью легких и ласковых движений приятеля. Тот обволакивал и драпировал наготу девушки руками, поцелуями, собой. Он же раздевал Ариану, как равнодушный хозяин раздевает наложницу. Он бесцеремонно задирал ей платье, пользуясь ее скованностью цепкими объятиями другого мужчины. Он преодолевал каждый участок ее тела, казавшегося совсем недавно абсолютно для него бесполым, лишенным всякого соблазна. Преодолевал, как преодолевал каждое мгновение, решительно, упорно и угрюмо, сначала удивляясь тому, что в нем не рождается недовольство ко всему происходящему (а он ждал, с нетерпением ждал именно чего-то такого). Но штиль царил над всей поверхностью души, даже рябь волнения не смущала ее спокойствия. Он мог невозмутимо наблюдать за все разрастающимся пожаром любовных ласк, который бесстыдно разгорался перед ним. Язычки пожара, слегка слепили и чуть-чуть веселили его до того момента, пока он не понял, что один из язычков с осторожной непринужденностью касается головки его члена. Язычок пожара превратился в язычок Арианы, и его кинуло в жар. Он попытался остановить, воспротивиться - непроизвольно - тому, что шевельнулось на самой вершине его невозмутимости, но глыба желания, качнувшись пару раз, оттолкнулась, оторвалась и понеслась в тартарары, ломая подпорки разума и рассудительности.
Между мгновеньями, преодолевать которые он вскоре просто перестал, - они сами преодолевали его, поскольку время вдруг стало для него чем-то потусторонним, - он видел два совершенных по форме мужских фаллоса, в целеустремленной параллельности направленных в сторону абсолютно голой Арианы, лежащей под ними в позе утомленной весталки. Фаллосы как будто бы невзначай соревновались друг с другом в своих размерах, а весталка как будто бы наслаждалась своей неограниченной властью и над тем, что поменьше, и над тем, что побольше: теперь они уровнялись в правах, теперь уже не существовало между ними никакого особого различая, - теперь они принадлежали ей, её великолепному, способному на бесконечную любовную ласку, влагалищу.
Мгновения то множились, распадаясь на пригоршни очень похожих осколков, то собирались в одно, застывшее без участия Мефистофеля, - огромное, как снежный ком. Одно такое мгновение случилось - должно было случиться - в самом начале, но в утреннем сиянии оно царило над головокружением и каруселью всех мгновений ночи. Всех без исключения.
Они даже не начали раздеваться, когда он вошел в комнату, они проницали в друг друга поцелуем, судя по всему длившемся не первый десяток минут. Угрюмый, он подошел сзади к Ариане и решительно стянул с нее трусики. Она сразу как-то обмякла и стала податливой, словно воск. Точно также угрюмо он задрал ее платье, пытаясь соблазниться ее формами, матовыми пятнами расплывавшимися в полумраке опьянения. С вниманием исследователя он наблюдал, как Мишка легко и вдохновенно вошел в Ариану, как он просто и естественно впал транс сверхчувственного ритма и как Ариана превращалась в иное, совсем незнакомое ему существо. Словно рассыпался в прах панцирь, сковавший её много лет подряд, словно сползала ненавистная лягушачья кожа. Невероятность картины преображения человека под воздействием примитивного инстинкта - в тот момент, когда он понял, что всё происходит на самом деле, что это не сон и не галлюцинации, что он собственной персоной присутствует при акте самой простейшей формы любви, без всяких атрибутов, антуража, ненужных украшений, и от вида этой любви его не тошнит, не колотит от обиды за человечество, что он не слышит в себе болезненно сладких ударов гонга ревности, и именно поэтому великий ветер свободы проникает в душу, как на степные просторы, неся с собой долгожданную свежесть и облегчение, что, наконец, нет во всём этом ничего от изысков Лесной Колдуньи и Орфея, нет ни капли физиологического импрессионизма, манерной похоти и эротической акробатики, - невероятность совершенно новой картины проникла в него жгучим, совершенно невыразимым жаром возбуждения. И тогда он сам приблизил огонь, скопившийся в головке члена, к спасительной прохладе губ Арианы. Или всё-таки Ариана сделала первые движения навстречу?..
- Ну вот, сейчас я приготовлю салат, колбасу пожарю. Любишь колбаску жаренную? Знаю, любишь. Сейчас, сейчас, - в голосе Арианы Бархат с удивлением обнаружил сразу ставшие главенствующими покровительствующие интонации нежной, почти материнской заботы; что происходит? Но удивление не успело разрастись до конца, Ариана, спохватившись, сказала: "Ах, да! Совсем забыла… Тебя у подъезда какой-то гражданин спрашивал. Не знаю ли я, мол, парня, который в 24-ой квартире живет. Я врать не стала, сказала "знаю"… В общем, он тебя ждёт, на детской площадке, где качели. Такой приятный мужчина, импозантный, я бы сказала". Она говорила что-то ещё, но Бархат не слушал. Он торопился. Он натягивал впохых одежду, путаясь в штанинах и рукавах, потому что боялся, что Орфей уйдет. Сейчас он сидел абсолютно голый на детской качельке, тихонько и мелодично поскрипывающей, и его гибкое изящное тело, словно пар после бани, источало жаркие клубы необыкновенной, свойственной только адонисам и орфеям, мощи. Видом его почти божественной наготы делиться ни с кем не хотелось. Поэтому Бархат торопился. Нет, никакой радости от встречи со своим недавним идолом он не ждал. Его подгоняла какая-то неведомая сила, связанная в один пучок из плетей любопытства, остатков рабской преданности и иглы застарелого ужаса перед вероятным раскрытием его инкогнито (теперь, воплотившись в реальность, ужас стал другим, но никуда не улетучился; так игла, только что блестевшая на солнце, исчезает из поля зрения и оказывается под твоей кожей). Сегодняшним утром, до предела заполненным пустотой счастья, и любопытство, и преданность, и ужас тяготили его. С ними необходимо было покончить. И как можно скорее.
На улицу он выскочил, почти шатаясь от напряжения, так и не застегнув до конца все пуговицы на рубашке. На качелях, в самом углу площадке, в двух шагах от песочницы с копошащимися в ней карапузами, Бархат увидел одетую во всё чёрное фигуру: несмотря на жару, Орфей был в плаще.
- Обещали дождь, - как бы оправдываясь, вместо приветствия, произнес он и широко и открыто улыбнулся. Представился:
- Олег.
Бархат пожал крепкую сухую ладонь и опять удивился тому, с какой лёгкостью он прикасается к тому, кто совсем недавно казался нереальным, созданьем, сотканным из радужных фонтанов снов.
Молчание длилось вплоть до того момента, когда далёкое щебетание детей на площадке не начало перерастать в угрожающий ропот. Кому из двоих нужно было начать разговор, и они начали его вместе. Как два танцора начинающие торжественный полонез.
- Мне сообщили, что вы хотели бы меня видеть, - удивляясь своему церемонному тону, пробормотал Бархат.
- Ты не пугайся, парень, у меня к тебе никаких претензий. Даже наоборот, - словно смущаясь, выдавил из себя Олег.
Боясь сбиться с королевского ритма в ? , Олег, не глядя на собеседника, заговорил о чём-то таком, чего Бархат никак не ожидал от него услышать, и поэтому не сразу проникся смыслом всё нарастающего вороха слов, который поначалу просто щекотал, потом начал навалиться нешуточной горой, под которой, как под стогом сена, Бархат начал терять себя самого. Олег говорил о себе и Жанне. ("Кто такая Жанна?" - мучительно вертелся в голове один вопрос. Это имя не имело никакого отношения к Лесной Колдунье. Бархат никак не мог заставить себя воспроизвести в памяти её - Лесной Колдуньи - образ одновременно с именем "Жанна": вместо грациозных изгибов обнаженной спины и бёдер возникал хищный облик Орлеанской Девы, с головы до ног закованной в сталь). Ещё тяжелее стало Бархату улавливать суть, когда он взглянул на Олега, как-то незаметно для себя самого перешедшего с полонеза на контраданс, а потом и на котильон. Оказывается, Олег волновался. При чём его волнение росло, и Бархат ощущал на себе полную силу его остроты. В какой-то момент, произнеся загадочную фразу "Дождь, который у меня внутри, никак не хочет прекращаться" с такой горечью в голосе, которая, видимо, даже ему самому показалась чрезмерной, Олег осёкся и покосился на Бархата. Финал тарантеллы. От полонеза не осталось ровным счётом ни чего.
На Бархата вдруг нахлынуло неизвестно откуда появившееся чувство превосходства над этим гораздо более взрослым, чем сам, человеком. Взглянув на себя со стороны, он обнаружил, что давно и уверенно танцует ни что иное, как строгий и мужественный танец испанских крестьян: болеро звучало в его душе, нагнетающими необъяснимый восторг, аккордами.
- Значит, она ушла от тебя? - Бархат незаметно для себя перескочил - в одном из "па" - с подобострастного "вы" на покровительственное "ты".
Олег печально глядел прямо перед собой невидящими глазами.
- Она сказала, что я ей надоел, - выдавил он себя признание. - Хотя дело, конечно, не в этом…. Не совсем в этом.
Он с шумом, как ныряльщик, вдохнул в себя воздух и обречёно сказал:
- Дело в тебе.
Что-то сменилось в окружающем их пейзаже двора и детской площадки. Извечно несколько помятый и запыленный, он неожиданно предстал перед Бархатом во всей красе сияющего летнего дня, в обрамлении свежей зелени, не покорившейся асфальту, травы и задорного звона детских голосов. Двор распрямлялся вместе с Бархатом. И только сгорбленная фигура Олега выпадала из общей композиции.
…Бархат шёл к себе домой, как драгоценные камни перебирая в памяти все слова, услышанные им - теперь они сияли прозрачным ясным светом. "С тобой всё было по-другому. С тобой был праздник. От тебя, от твоего взгляда исходило какое-то электричество, поселявшее в ней, да и во мне, нестерпимый, но такой желанный жар любви, которая, если честно давным давно кончилось. Я это понимал, но отказаться от неё, от Жанны, было выше моих сил. Без неё - я словно пустая бутылка, ненужный, никчёмный. Без неё… да и без тебя…"
Лесная Колдунья исчезла. Навсегда. Она отсекла - холодно и небрежно - свой таинственный мир от незатейливого существования Бархата и - теперь уже - Орфея. Она оставила им только фантастические картины своей беспечной лёгкой, как ветер и дыхание, страсти.
Бархат никогда больше не встречался с Олегом. Зачем? В нём ничего не осталось от прежнего великолепия. Иногда тусклая фигура, всегда одетая в тёмный плащ, бредущая на горизонте восприятия, почему-то всегда под дождём или просто под свинцовыми тучами, вызывала в нём приступ сострадания, смешанного с чувством превосходства высшего существа, почти хозяина. Такую жалость обычно испытываешь к брошенным собакам, уже не надеющимся на то, что они когда-то обретут любовь, понимание и покой. И тогда, стоя у забрызганного холодными каплями стекла и провожая взглядом сгорбившуюся фигуру, Бархат думал о том, что природа порой допускает промахи и сводит в кратковременный, но совершенно безжизненный союз свободолюбивую рысь и очаровательного пса, даже не подозревающего из каких глубин вселенной явилось к нему счастье, призрачно мерцающее из тьмы веков отблесками просветлённой оптики.
Это произошло прошлым летом и оставило в моей памяти массу приятных впечатлений и переживаний. А дело было так... Моя юная супруга вернулась тёплым июльским вечером домой и, потряся перед моим носом какой-то бумажкой, сообщила, что была в районной поликлинике и её направляют на УЗИ. УЗИ органов малого таза-вот как было написанно в этой бумажке. Что такое это самое УЗИ я представлял весьма смутно, моя Ленка тоже- обследование такое-объяснила она и попросила меня поехать с ней для моральной поддержки. Я нехотя согласился, потому что ей было назначенно
на 10 утра и перспектива рано вставать и тащиться через пол-города меня не вдохновляла. Но что было делать, я согласился.
В назначенный день мы проснулись, наспех позавтракали и отправились на трамвае в медицинский центр, где и делали это УЗИ. Центр этот располагался на первом этаже обычной пятиэтажки и напоминал заурядную поликлинику. Мы вошли, выяснили в регистратуре у пожилой сердитой тётки номер кабинета и отправились к нему. Кабинет находился в конце корридора и возле него уже сидела какая-то женщина средних лет. Мы присели рядом и Ленка доверительно шепнула мне, что ужасно хочет пи-пи, но нельзя, так как обследование это проводится на полный мочевой пузырь.
Вскоре открылась дверь, и из кабинета высунулся молодой парень, лет 22-23, в зелёном хирургическом костюме.Он был в очках и напоминал круглого школьного отличника, которого зачем-то одели во врачебную униформу.
- Кто следующий? - спросил он.
Женщина, что сидела рядом с нами, поднялась и вошла в кабинет.
- Ой, я боюсь - прошептала Ленка - Войдёшь со мной, ладно?
Я пожал плечами:
- А разрешат?
- Разрешат, наверное. Какая им разница?
Минут через 10 вновь открылась дверь и вышла та женщина. Вслед за ней опять появился парень в зелёной униформе, посмотрел на нас и спросил:
- Кто следующий?
Лена робко поднялась. Парень с интересом посмотрел на неё, взял из её рук направление, мельком глянул в него и сделал приглашающий жест в сторону кабинета.
Жена обернулась на меня, в её глазах читался испуг, и последовала за парнем. Я тоже встал и вошёл в кабинет вслед за Ленкой. В кабинете царил полумрак. Справа от двери ближе к дальнему углу мерцал монитор диковинного аппарата. Возле монитора стояла широкая кушетка, покрытая серой бумажной лентой. Слева от кушетки был письменный стол на котором стоял обычный компьютер со скрин-сейвером на экране. Пахло кофе и сигаретным дымом. Это было первое впечатление. В следующий момент я заметил, что в комнате находится ещё один человек. Это был плотный рыжий мужчина лет 32-35, одетый, как и первый, в зелёный костюм, поверх которого был накинут белый халат. Он сидел на вращающемся стуле возле аппарата, который, наверное, и был УЗИ и с любопытством смотрел на меня.
- Вам лучше подождать снаружи - наконец выговорил он.
- А можно он останется? Это мой муж - жалобно попросила Ленка.
Рыжий глянул на неё, затем на своего напарника и сказал насмешливо:
- Ну, пускай остаётся, если Вам так хочется.
Затем он взял Ленкино направление и начал читать вслух:
- Так...Логинова Елена, 20 лет...- он окинул взглядом мою жену и затем вновь посмотрел на меня:
- Да ты садись, чего стоишь? Вон стульчик...- и снова погрузился в чтение.
Я сел. У меня от волнения даже закружилась голова. Сразу два мужика в кабинете! Что они интересно будут с ней делать? Наверное, осматривать? Сладкий ком подкатил к моему горлу и почему-то мелко затряслись колени.Тем временем, Рыжий закончил чтение и поднял глаза на Ленку:
- Вам сказали, что обследование проводится на полный мочевой пузырь? Вы выпили воды?
Ленка утвердительно кивнула.
- Сколько? - спросил Рыжий.
- Три стакана - почти прошептала супруга.
- Вот и славненько. Подойдите сюда и ложитесь на кушетку, да смелее, что ты такая испуганная, мы не кусаемся и больно не будет, обещаю - неожиданно перешёл на ТЫ Рыжий врач, весело глядя на Ленку. Лена несмело подошла к кушетке, села на неё, а затем легла, сняв туфли. Второй, парень в очках, тоже подошёл к кушетке и встал за спиной Рыжего, с ярко выраженным интересом посматривая на жену. Ленка лежала вся пунцовая и немигая смотрела в потолок. Рыжий нажал какие-то кнопки на своём аппарате и произнёс:
- Так...очень хорошо...теперь оголи животик и расстегни джинсы.
Ленка нервно расстегнула пуговки штанов и задрала блузку на животе. Рыжий посмотрел на неё, потом рукой отодвинул блузку ещё выше, почти до самых грудей и сдвинул край джинсов пониже, так, что стали видны Ленкины жёлтые трусики с нарисованной вишенкой. Ленка вся залилась краской. Я почувствовал, что моё лицо тоже горит, а в штанах что-то шевельнулось. Очкарик при этом не отрываясь откровенно разглядывал Ленку с ног до головы. Рыжий выдавил на Ленкин живот какой-то прозрачный гель и, уставясь в монитор, начал возить по животу жены некой штуковиной. Потом он спустился чуть ниже к самому краю Ленкиных трусиков, запачкав их слегка гелем, и сдвинул их чуть вниз. При этом я увидел, как как стали видны, самую капельку, Ленкины лобковые волосики. Рыжий отвернулся от своего монитора и бросил взгляд на Ленку:
- Всё в порядке? Не больно? - усмехнулся он цепко оглядывая жену.
Очкарик улыбаясь тоже смотрел на неё.
- Нет, не больно - пытаясь улыбнуться тихо сказала Ленка.
- Ну и хорошо...теперь давай ты - сказал он вставая и уступая место парню в очках. Тот сел на его место и тоже принялся елозить датчиком по её животу где-то в районе лобка. Минут через 5 Рыжий сказал:
- Ну, пока достаточно. Сейчас сходи в туалет и потом мы посмотрим ещё раз на пустой мочевой пузырь. Туалет по корридору направо. Там же можно и помыться. Ленка встала с кушетки, быстро застегнула штаны, поправила блузку и, облегчённо взохнув, выскочила из кабинета. Я остался сидеть на стуле. Рыжий посмотрел на меня:
- Ну как? - спросил он с усмешкой - Нравится?
- Ничего... - неопределённо пожал я плечами.
Рыжий отвернулся от меня и развалился в своём кресле. Очкарик, что-то рассказывал ему в пол-голоса, наклонившись к его плечу. Минуты шли томительно медленно, мне стало как-то неловко и я уже хотел выйти в корридор, как вернулась Ленка.
- Ну что ж, ложись, повторим процедуру - сказал Рыжий, снова оглядев мою супругу с ног до головы. А Ленка была действительно очень привлекательна. Невысокая, худенькая, тёмно-русые волосы ниже плеч, симпатичная мордашка с курносым носиком и зелёными глазами. Достаточно большая грудь выпирала из под бежевой блузки. Такая вся молоденькая и невинная с пунцовыми от стыдливости щёчками. Ленка снова взобралась на кушетку и начала уже было задирать блузку, как Рыжий неожиданно произнёс:
- Нет, не надо оголять живот...Сейчас сними джинсы и трусики, я посмотрю тебя через влагалище. Почти как у гинеколога. Была когда-нибудь у гинеколога? - спросил он, весело глядя на Ленку.
Жена кивнула утвердительно и зарделась. Её щёчки стали красные, как спелый арбуз. Она вопросительно посмотрела на меня. Я же начал тщательно изучать свои ногти и часы. Ооо, мне показалось, что ещё секунда и я взорвусь от возбуждения. Мою Ленку сейчас, впервые в жизни, увидят два посторонних мужика, причём увидят самые сокровенные её места, которые кроме меня ещё никто не видел. От одной этой мысли мой дружок немедленно поднялся и я, к своему ужасу, понял, что ещё мгновение и наступит разрядка. Вот позор будет! Чтобы отвлечься, я начал складывать в уме трёхзначные числа, правда безуспешно. Тем временем Рыжий, увидев замешательство моей супруги, вероятно подумал, что она не знает куда положить вещи. Он указал на стул, стоящий в углу и сказал:
- Раздеться можно там.
Ленка босиком прошлёпала в угол комнаты и, повернувшись к нам спиной, медленно стянула джинсы, аккуратно сложила их и повесила на спинку стула. Потом, так же медленно сняла трусики и положила их рядом с джинсами. Я не отрываясь смотрел на неё. Рыжий со студентом тоже, наверное, наблюдали тайком. Потом Лена повернулась и,глядя куда-то в потолок, без трусиков прошла через пол-комнаты к кушетке. Мы втроём невольно уставились на её маленький аккуратный треугольничек слегка вьющихся тёмных волосиков. Ленка подошла к кушетке и легла на спину. Рыжий достал откуда-то паралоновый валик и обратился к супруге.
- Давай, Лена, положим его под поясницу.
Ленка приподняла попку, чтоб Рыжему было удобней подсунуть этот валик и затем легла на него. При этом её таз стал как бы повыше.
- Так...замечательно - сказал Рыжий - теперь согни ножки в коленях и разведи их.
Лена развела коленки и я увидел, как чуть приоткрылись её губки, обнажив аппетитную розовую мякоть её щелочки. Мой маленький друг опять сделал боевую стойку и начал настойчиво сигнализировать мне, что вот-вот он разрядится прямо в штаны. Меня бросало то в жар, то в холод. Студент стоял за спиной Рыжего и откровенно разглядывал киску моей жены. Мне показалось, что его зелёные хирургические штаны тоже начали бугриться на известном месте. Тем временем Рыжий надел резиновые перчатки, взял в руку какую-то штуковину, напоминающую размером маленький тюбик зубной пасты и выдавил на него немножко геля. Затем он,подумав, выдавил каплю геля на свой указательный палец, упакованный в перчатку и...провёл этим пальцем между губок моей ненаглядной снизу вверх. Я увидел, как её щёлочка раздвигается по ходу движения этого пальца, как бы охватывая его, и становится одновременно влажной. Затем Рыжий уверенным движением развёл Ленкины ножки ещё шире, указательным и большим пальцем левой руки раздвинул большие и малые губки, а правой рукой осторожно ввёл в неё датчик и начал двигать его в Ленкиной киске вперёд-назад, глядя в монитор. Это уже было выше моих сил и сил моего дружка. Порог терпения был мгновенно преодолён и я бурно кончил прямо в штаны. После чего я поднялся со стула и, быстро покинув кабинет, почти побежал в сторону туалета. Такого со мной ещё никогда не случалось!!! Я плохо помню, как долго я был в туалете, умываясь и приходя в себя от увиденного...Когда же я в конце-концов выполз оттуда, я увидел, как открылась дверь кабинета и из него вышла пунцовая, но улыбающаяся Ленка. Мы вежливо попрощались с врачом и студентом:
- Приходите ещё - приветливо сказал Рыжий
- Непременно - заверили мы его и зашагали к выходу.
- Тебе было не больно? - спросил я жену на улице.
- Нет - просто ответила она и улыбнулась.
Больше мы на эту тему не разговаривали. Но до сих пор, при одном воспоминании об этом маленьком приключении мне приходится складывать в уме трёхзначные числа, чтобы утихомирить моего маленького друга.